Жестокая любовь государя
Шрифт:
Однажды Гордей решил-таки посетить государев двор и прокрался туда в одну из беззвездных ночей.
Дворец подавил его своим каменным великолепием. Все здесь было необычно, начиная от рундуков и лестниц до огромных светлиц с разрисованными стенами. И, гуляя по длинным коридорам царского двора со свечою в руке, Гордей не мог сдержать вздоха восхищения:
— Красота-то какая!
Гордей Яковлевич величаво ступал по толстым коврам. Его единственный глаз с жадностью разглядывал убранство комнат. Привыкший к узенькой келье, разбойник терялся среди дворцового великолепия.
Все
И вдруг Гордей увидел то, ради чего он явился в царский дворец: в самом дальнем углу одной из комнат стоял царский трон. В том, что это был трон именно Ивана Васильевича, Циклоп не сомневался: восседавшего на нем царя приходилось видеть неоднократно — слуги ставили трон перед государем во время медвежьих забав, рынды несли его даже через весь город, когда царь предпочитал идти на богомолье пешком. И сейчас заброшенной дорогой игрушкой трон стоял в самом углу.
Видать, государь и вправду отрекался от царствия всерьез, если не пожелал брать трон — один из символов самодержавного величия.
Трон стоял у самой стены, развернутый спинкой к выходу, будто кто-то, уходя, пнул его с досады.
Гордей Яковлевич приблизился к царскому месту. Тронул рукой подлокотники, и пальцы почувствовали ласку бархата. Сиденье было обито атласом, и, видно, царь чувствовал себя на мягкой обивке весьма уютно.
Гордей развернул трон, который оказался очень тяжелым, и теперь он совсем не удивлялся, вспомнив, как трое дюжих отроков несли его на плечах, низко согнувшись под дубовой тяжестью. Некоторое время разбойник рассматривал резьбу, выполненную с таким искусством, что казалось, достаточно покропить живой водой, чтобы двуглавый орел у самого изголовья воспарил к потолку, а фигурки апостолов приняли плоть.
Удобно, должно быть, сидеть на троне государю. Отсюда не то что Москва — вся Русь видна!
И Гордей осторожно опустился на царский трон.
Отсутствие Циклопа осталось незамеченным обитателями сторожевой башни, но сам тать уже возвращался иным. Словно надкусил самодержавного яблока, и сок его глубокой отравой просочился вовнутрь.
Гордей Циклоп хотел повелевать!
Мало теперь ему было Москвы. Всю Русь подавай с потрохами!
Следующим днем великий тать разослал во все концы Московии гонцов с посланиями: «Почитать и привечать детей братства. Исполнять волю Гордея Яковлевича, как если бы то был наказ самого царя. Встречать гонцов с хлебом и солью, как посланников божиих, и честь им воздавать великую!»
Простившись с Москвой и помолившись напоследок в древних хороминах, в большие и малые города расходились сотоварищи Гордея Циклопа, которые должны были на окраинах создавать братства нищих, по могуществу не уступающие содружеству сторожевой башни.
При прощании каждого из них Циклоп увещевал словесами:
— Создайте в городе братию по нашему образцу и подобию, сами же станете во главе и будете управлять ею по своему умыслию.
Это
— Слушаемся, батюшка Гордей Яковлевич, — кланялись монахи.
— Будьте в этих городах строгими отцами и справедливыми судьями. Понапрасну не карайте и людей не обижайте. Крепите свою мошну и денег зазря не тратьте! И еще… вы должны слушать мой указ, как если бы он исходил от самого бога. Сила наша в многолюдии и деньгах, а потому расширяйте свою братию и крепите казну. Деньги с вестовыми переправляйте в Москву в срок!
— Слушаемся, батюшка, — челом били разбойнички и расходились каждый в свою сторону: в Звенигород, в Тверь, во Владимир, в Кострому, в Вологду…
Циклоп Гордей действовал подобно князю-завоевателю, изо дня в день расширяя свои просторы, делая их все более безграничными. Поначалу это был небольшой закоулок Москвы, где стали собираться бродяги, совсем скоро его владения включали не только стольную, но и примыкающие к ней посады, а вот теперь Гордей Яковлевич замахнулся на многие города Руси. Эта битва была бескровной, поскольку царствие, которым долгое время повелевал Хромец, пришло в упадок, и челядь, признав в Гордее крепкого хозяина, добровольно сдавалась на его милость.
Совсем скоро со всех городов Руси маленькими ручейками потекут в Москву пожертвования, и казна Циклопа распухнет от небывалого прибытка.
Гордей Яковлевич захотел иметь точно такой же трон, как у самодержца, чтобы, откинувшись на его широкую спинку, можно было бы лицезреть свои бродяжьи колонии за много сотен верст.
Трон был изготовлен ровно за неделю самым искусным столяром Москвы, только вместо орлов у изголовья было вырезано злодейское лицо самого Гордея Циклопа. Посмотрев на работу, лиходей остался доволен и заплатил мастеру столько гривен, сколько у удачливого купца не выходило и за полгода торговли.
— Батюшка! Отец родной! — бросился в ноги татю мастеровой. — Пожаловал так пожаловал! Ежели что еще требуется, так ты сразу ко мне приходи. Лучше меня все равно никто не смастерит, а тебе и за так сделаю.
Теперь трон стоял на самом верху башни, в просторной «келье» Циклопа, и каждый, кто входил в его комнатенку, обязан был ударить челом у самого порога со словами:
— Кланяется тебе, государь наш Гордей Яковлевич, раб твой!
Почести Гордей Циклоп принимал достойно, словно всю жизнь рос в почете и достатке. Только кивнет слегка крупной головой — слышал, мол — и велит руку целовать, как милость.
Теперь Циклоп чувствовал себя на Москве если не венчальным самодержцем, то уж приемным сыном царя, а потому выставил на всех воротах сторожей-разбойников, которые воротили от города всякого, посмевшего не пропеть здравицу великому вору.
Встанут на пути детины дюжие молодцы и вопрошают:
— Признаешь Гордея Яковлевича?
Перепуганный путник головой машет и, поглядывая на крепкие кулаки разбойников, спешит поддакнуть:
— Признаю! Признаю!
— А коли признаешь, тогда шапку сымай перед его святостью!