Жестокая любовь государя
Шрифт:
Сейчас это был самодержец, покоривший Казанское ханство, и отец, потерявший сына, испивший горечь предательства.
Все познал Иван. И в голове у него Анастасия Романовна углядела первый седой волос. Вскрикнул Иван от боли и затих под ласковой рукой царицы. Вот так бы и все беды из него повыдергать, как этот состарившийся волос. Да не получится, не видать печаль снаружи, слишком глубоко проникла вовнутрь.
Охота на тура
Давно Иван Васильевич не бывал на охоте, и этот зимний выезд по едва выпавшему снегу доставил радость. Аргамак беззаботно
На берегу Яузы Иван остановился. Склон был крут, и с самого верха, попирая страх, с ледяной горки съезжали мальчишки. Некоторое время царь смотрел, как они, не уступая друг другу в отчаянной смелости, рвали порты и протирали овчины (в этот миг ему вспомнились собственные проказы), а потом, махнув рукой, повелел трогаться дальше.
Несколько раз санный путь перебегали зайцы. Беляки величиной с небольшую собаку останавливались неподалеку и, не скрывая настороженного любопытства, провожали царя немигающим взглядом. Псы гавкали, рвались вперед и задыхались от хрипа, но псари крепко держали в руках поводки, не давая борзым вырваться на свободу.
Иван Васильевич выехал не за зайцами — сейчас его занимали стада туров, которые паслись неподалеку от московских посадов. С недавнего времени число этих зверей заметно поубавились, и своим указом государь запретил на них охоту. Может, оттого они и разгуливали вольно, что почувствовали царскую опеку. Иногда они подступали совсем близко к городу и внушали своими огромными размерами суеверный ужас крестьянам, которые никак не отваживались прогнать их обратно в лес. Так и бродили они господами на пастбищах, поедая сытную рожь.
Дикие быки осмелели настолько, что подходили к выпасам и случались с коровами. И часто среди стада можно было увидеть черного теленка с огромной головой и белой полоской вдоль спины — это плод грешной любви между туром и коровой. Но если домашние быки не смели пресечь коровий блуд, заметив вблизи стада могучего соперника, то туры похождения сородича воспринимали как оскорбление всему сообществу и немедленно изгоняли оступившегося из стада.
Ивану Васильевичу в прошлом году пришлось наблюдать картину, как три тура выталкивали из стада крутыми рогами огромного черного самца. Пакостник не желал покидать сородичей, заходил то с одной, то с другой стороны стада, но туры, наставив рога на обесчещенного, упрямо выпроваживали провинившегося прочь. Тогда он встал посреди огромной поляны и, подняв голову кверху, заревел. Государь услышал в этом реве столько боли, сколько не может плачем выразить и человек. Казалось, он просил прощения у сородичей. Было видно, что самец лучше погибнет, чем оставит стадо.
Тур второй раз поднял огромную голову и опять заревел, но сейчас в его голосе слышалось нечто иное — он вызывал на поединок.
Иван Васильевич, спрятавшись с челядью за соснами, с интересом наблюдал за тем, как три матерых самца заходили к изгнаннику с разных сторон. Они признавали за ним силу и понимали, что отверженный будет драться до конца, но и сами туры не могли отступить, следуя заповеди, которая была заложена в их крови.
Обесчещенный бык напал первым. Если и суждено ему умереть, то не на тихом лугу, рядом с лениво мычащими коровами, а в поединке
Отверженный бык успел распороть брюхо одному из нападавших, но сам был смертельно ранен, и длинная лента кишок потянулась за ним вослед. Он прошел с полверсты, потом завалился набок и затих. А подбежавшие туры еще долго топтали копытами его мертвое тело.
Иван Васильевич вышел на поляну, когда быки, победоносно помахав хвостами, ушли прочь. Царь был потрясен увиденным. Он подошел к туше и долго глядел в большие черные глаза, которые казались живыми и внимательно смотрели прямо перед собой.
Стрельцы в радостном возбуждении уже достали ножи и готовы были искромсать шкуры туров на ремни, но грозный голос Ивана остановил их:
— Не прикасаться… к убиенным. Не смогу я есть это мясо. Вырыть яму и положить в нее обоих.
Опешили стрельцы — чудит молодой государь.
— Иван Васильевич, это сколько же копать тогда придется, — осмелился возразить Федька Басманов. — Полдня простоим здесь.
— Мне некуда торопиться, стало быть, простоим полдня, — отвечал государь.
Стрельцы вырыли огромную яму и, поднатужившись, свалили туда две огромные туши.
— Засыпай! — скомандовал Федор, и стрельцы с облегчением стали заваливать яму землей. Так хоронят ратников, погибших на поле брани, — не всегда и отходную пропоют. И совсем не важно, под чьими знаменами они шли, а лежать им отныне бок о бок.
Постоял Иван Васильевич, пока на могиле не вырос холм, а потом скомандовал:
— Чего застыли?! Псов уймите! Дальше едем.
И когда рынды помогали царю взобраться на коня, Федька Басманов спросил:
— И не жаль тебе, государь, что столько мяса в землю зарыли?
Государь скривил губы:
— Не выкапывать же теперь!
Все это вспомнилось Ивану, когда он выехал на Туров Луг: небольшую деревеньку в две дюжины домов.
Староста, угрюмый седовласый дед, вышел навстречу самодержцу с непокрытой головой.
— Здравствуй, батюшка. — Голос у старика уверенный и громкий. Хотя и босая у него голова, но поклонился старец с достоинством, как не умеют склоняться даже бояре. Да и сам он в этих лесах был чем-то вроде господина — ему полагалось присматривать за турами, и в голодный для животных год выгонял старик жителей деревеньки далеко в лес, чтобы они расставляли для быков сытную трапезу в укромных местах.
— Здравствуй, Никола, — отвечал царь, — вижу, не стареешь ты.
— Мне уже стареть некуда, — улыбнулся господской шутке старик. — Разве что борода еще длиннее станет. Хе-хе-хе. — Он взял в ладонь белую, словно первый снег, бороду. — Жду тебя, государь, третий день. Прикормил я одно местечко, туда туры каждый день за сеном ходят. Большого самца для тебя привадил. Одна голова вот с эту телегу будет! Эй, бабы! Ворота поширше распахните, пусть государевы слуги войдут. — И когда одна из баб проходила мимо, он молодецки щипанул ее за пышный зад. — Это снохи мои, государь Иван Васильевич, а сыновья в лес ушли кормушки ставить.