Жестокая любовь государя
Шрифт:
Грех было не обернуться на такое чудо, вот и вертели мужики головами, провожая взглядами запряженные сани.
На свой двор Василий пришел гордый. Бросил сенной девке на руки шубу и повелел:
— Травами обложишь, чтобы моль не истребила вещь. — А конюху сказал: — Коня в стойло. Завтра я на этом красавце у двора появлюсь.
Лукерьи в этот день во дворце тоже не было: отпустила своих боярышень и девок царица. Видно, любились государь с государыней нынче с утра до вечера, а иначе чего им от опеки спасаться? Вот завтра всех к себе и призовут, как
Лукерья была одной из сенных девок царицы и считалась у нее любимицей. Именно она заплетала Анастасии Романовне косу, она же и ленту вплетала. Сама Лукерья была дочерью окольничего из дворянского рода, предки которого во дворце служили стряпчими и стольниками. Однако отец Лукерьи пришелся по нраву великому князю Василию Ивановичу, который и сделал его окольничим. Тот и привел потом во дворец десятилетнюю Лукерью, которую поначалу определили держать над царицей балдахин, а затем девица была допущена в покои государыни и стелила постелю.
Анастасия Романовна не однажды отмечала старание дворянки, которая и косу бережно заплетет, и звонким голосом не обижена: как запоет, так псари во дворах слышат. А прошлым летом подарила царица ей платок, который выткала сама. Так теперь Лукерья его с головы и не снимает.
Дважды царица брала Лукерью с собой на богомолье, где поставила ее старшей среди сенных, а однажды доверила нести на блюде кику.
Василий поднялся на крыльцо. В кармане лежал махонький пузырек с ядовитым зельем (так и прижигал грудь, словно сам отравы испил!). Да ежели Лукерье захотеть, так она разом чародейством царицу заморит. Плеснет малость из горшочка зелья на перины — и не станет Анастасии Романовны.
Призадумался Василий Дмитриевич. Чин окольничего — это по-доброму, от него только шаг до боярина. Хоть сам из худородных, а кто знает, может, и до боярской шапки дотянешься.
Лукерья уже вышла на крыльцо, чтобы встретить мужа. Привечала большим поклоном как хозяина, и он достойно перешагнул высокий порог.
— Здравствуй, жена. Заждалась?
— Заждалась, Васенька, — пропела Лукерья.
Захарову подумалось о том, что жена за последний год иссохла. Куда девался сочный румянец, а щеки, напоминавшие раньше пасхальные сдобы, ввалились вовнутрь.
Быстро бабы стареют. Родила дочурку, и красота сбежала, как цвет с яблони.
Лукерья не гневила мужа ревностью, и Василий не однажды проводил грешные ночки в слободах, где жили жадные до любви стрелецкие вдовы.
Может, Лукерья и догадывалась о чем, но всегда молчала, а если и встречала взгляд мужа, то спешила опустить глаза на землю. Сейчас он не завалился спать, как обычно, а пожелал Лукерью — приобнял жену за талию и повел в постелю.
Баба разомлела от ласк: стонала, вздыхала, исходила криком, а потом ее прошиб пот. Лукерья успокоилась и скоро затихла.
— Хороша ты была сегодня, — похвалил Василий. — Давно такого не было, а то, прежде чем расшевелить, столько сил тратил.
— Ласков ты был со мной, Васенька, — призналась Лукерья. — Вот оттого и получилось.
Жена была права. Ей оставались
Бабы, признав в нем дворового вельможу, сговаривались с Василием легко, отдавая думному дьяку заветные часы любви.
А тот не уставал тешить плоть — на сеновалах, в сенях, на заимках. Про его проказы бояре в Думе были наслышаны, называя думного дьяка «котом смердячим».
Что ни говори, а порода у него не та — смерд, одним словом. И вот это честолюбивое желание дьяка подняться выше своей фамилии бояре Шуйские подметили в нем давно. Вот потому обратились именно к нему. И еще одно было верно: не тягаться ему с родовитыми боярами — коли откажешь в просьбе, так голову снесут.
Василий Захаров отдышался малость и заговорил о том, что мучило его последние сутки.
— Царица-то тебя жалует, Лукерья?
— Жалует, Васенька, от всех отличает. Два дня назад подсвешник подарила. Сам он серебряный, а подставка у него из камня змеевика. [57] Может, взглянуть желаешь?
Подарок царицы мало интересовал думного дьяка, махнул он рукой и продолжал:
— Я вот нынче у Шуйских был, там и ночевать остался. Вот живут бояре! Одной только челяди во дворе с сотню душ будет. Половину дня трапезничали, так они для меня аж шестнадцать блюд сменили. Малиновой наливки, почитай, с ведро выпили.
57
57 Змеевик — горная порода зеленого цвета.
— Ба!.. Ба!.. — только и восклицала женщина.
— К чему я это говорю?.. И я бы мог так жить. Ни умишком, ни чем другим не обижен. Ежели не вышел чем, так это родом. Вот Шуйские сказывали, что помогут мне окольничим стать, а уж там далее я сам до боярской шапки дотянусь. Жалованье получать богатое стану, имение куплю. Дочурку нашу за боярского сына отдадим, и будешь себе мед попивать на старости лет.
Лукерья восторженно смотрела на Василия. И вправду муженек лих. Это и самой в ближние боярышни можно пойти, на богомолье государыню под руки поддерживать. Почет-то какой великий!
— Только вот зацепка одна имеется, — осторожно продолжал Василий. Он уже сполна отдышался и с интересом посмотрел на открытые ноги жены. Несмотря на худобу, Лукерья по-прежнему оставалась привлекательной, тело крепкое и белое, словно сбито из свежих сливок.
— Какая?
Согнула ноги в коленях Лукерья. Рубашка съехала совсем, выгодно оголив красивые упругие бедра. Василий полез ладонью под сорочку и задрал ее до живота. Лукерья закрыла глаз, с благодарностью принимая ласку.
— Костью в горле им царица стала, порчу они на нее навести хотят, меня в том попросили пособить. Так и сказали: «Через жену свою попробуй!»