Жестокая охота
Шрифт:
— Я не буду участвовать в этом, — Дубяга с отвращением сплюнул. — Лучше сдохнуть…
— Ты сам выбрал… — Нож словно выпорхнул из рукава ватника Панкрата, он неуловимо быстрым движением ткнул им в бок Дубяге.
Дубяга тихо ахнул и завалился на спину.
— Так, — Сыч поднялся. — Займись… — кивнул на распростертое тело. — А я костер разожгу — одни угли остались. И воды согрею. Да поторапливайся — нам еще топать и топать…
Перевалу, казалось, не будет конца. С трудом вытаскивая ноги из-под ледяной корки наста,
— Посмотри, избушка! — обрадованно воскликнул Панкрат, показывая куда-то вниз.
— Где? Не вижу… — Сыч потер кулаками глаза. — Совсем ослепну скоро.
— Не туда смотришь. Левее. У входа в распадок.
— Точно, зимовье.
— Идем, — решительно поднялся Панкрат. — Вдруг шамовку там найдем.
— Хорошо бы…
Избушка была давно заброшена. С большими трудами откопав занесенную снегом дверь, они забрались внутрь. Продуктов в зимовье не оказалось. Если и были какие запасы, их, очевидно, разграбила росомаха, которая залезла через окно, закрытое клеенкой (ее хищница изорвала в клочья) — земляной пол, припорошенный снежной пылью, был испещрен лунками росомашьих следов.
— Во паскуда… — ругался Панкрат, обшаривая углы в надежде найти хоть что-нибудь съедобное.
— Не трудись зря. Сработано чисто. — Сыч устало опустился на голые нары. — Лучше давай дрова. Затопим печку. И окно закрыть нужно…
Утром следующего дня они поднялись с трудом — от тяжелого пути и голода налились синью и опухли ноги. Прихлебывая пустой кипяток, сидели друг против друга за маленьким столом, сколоченным из отесанных жердей. Молчали. И тщательно таили свои мысли.
Наконец Панкрат не выдержал:
— Что делать будем? Сил нету, ноги ватные.
— Потерпи еще чуток. Осталось немного.
— Мясца бы… Не дойдем, — гнул свое Панкрат.
— Может, ты и прав. Похоже, что вместе нам не дойти… — Сыч в упор посмотрел на Панкрата, уже не скрывая ненависти.
Их взгляды скрестились. Панкрат ощерил гнилые зубы и тихо зарычал, как зверь. Некоторое время они пожирали друг друга глазами, затем как-то сникли одновременно, потупились, и лишь учащенное дыхание выдавало охватившую каждого дикую злобу.
В тот день они так и не решились покинуть избушку — просто не хватало ни сил, ни смелости оставить маленький уютный мирок, наполненный давно забытыми запахами человеческого жилья.
Пришла ночь. Она окунула зимовье в густую темень злобного недоверия и страха. Не за жизнь — с нею мысленно они уже свели счеты, притом давно. И, как ни странно, без особых сожалений. Каждый боялся быть захваченным врасплох и помереть раньше, нежели супротивник. Вместе — куда ни шло, но своей смертью дать шанс выжить другому — нет; их выжженные дотла души противились этому с неистовой страстью, которая вливала неведомо откуда берущуюся энергию в тела, больше похожие на обтянутые полуистлевшей кожей скелеты.
Бездыханными мумиями
Бесконечно долго тянулись минуты, часы. Ближе к утру им стало казаться, что рассвет уже никогда не наступит.
Но он явился, по-весеннему прозрачный и стремительный. Продолжать нелепую игру в сон было бессмысленно, и они с закаменевшими лицами, осунувшимися за ночь до неузнаваемости, уселись за столом друг против друга.
— Пора решать… — Сыч смотрел на Панкрата тяжело, страшно.
— Я тоже так думаю, — ответил тот спокойно; ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Жребий?
— Нет, карты.
— Лады. Ножи на стол?
— Да…
Ножи вонзились в плотно подогнанные жерди. Замусоленные самодельные карты рассыпались по столу — на кон была поставлена жизнь.
— Сколько? — банкометом был Сыч; так выпало.
— Две.
— Еще?
— По одной… Хватит. Себе.
— Два туза.
— По второму…
Смерть стояла рядом, за плечами. Чья? — никто этого пока не знал. Но ее дыхание они ощущали так явственно, будто и впрямь она могла принять видимый, живой облик. Непонятный, неосознанный страх изливался крупными каплями пота, их глаза в полумраке избушки фосфоресцировали; им было жарко, и в то же время знобило.
— Двадцать одно. Все, Панкрат. Ты проиграл.
— Проиграл… — машинально повторил Панкрат, тупо глядя на карты. — Ну вот, приехали…
И он засмеялся, будто закашлялся, сухим отрывистым смехом:
— Кхи…кхи…кхи… Проиграл… Кхи…
Смех сотрясал его тело, на губах появилась пена. Сыч сидел неподвижно, как каменное изваяние, и казалось, даже не дышал; только в глубине зрачков то загорались, то гасли колючие искры. А Панкрат смеялся, судорожно заглатывая воздух.
Неожиданно глаза его округлились, в них заплескался мрачный огонь безумия; как хищная птица бросился он на Сыча и вцепился длинными ногтями в лицо старого вора. Встречный удар отбросил Панкрата к стене, но он снова попытался схватить Сыча за горло. Миг спустя они очутились на полу, рыча, как дикие звери, и кусая друг друга. Сыч вскочил на ноги первым и первым успел дотянуться до рукоятки ножа…
По речному руслу шла волчья стая. Весна выдалась затяжная, лед стоял крепко, и снега по-прежнему было вдоволь. Только сопки чернели мокрыми склонами да к обеду начинали журчать ручейки. За огромным вожаком, матерым волчищем с широкой мускулистой грудью, неторопливо ступала отощавшая волчица, а позади нее шли след в след три годовалых волка. Иногда вожак останавливался и принюхивался к узорочью следов на ноздреватом снегу, которые оставили таежные обитатели. Волчица, недовольно урча, подталкивала его вперед, несильно покусывая. Волк отвечал ей оскалом клыков, но на большее не осмеливался; прыжком увеличив расстояние между собой и волчицей, он снова неутомимо прокладывал тропу, вел стаю на новые, более богатые охотничьи угодья. Волчьи следы тут же наполнялись желтоватой водой, которая таилась под снегом.