Жестокие игры
Шрифт:
За все те годы, что мама была с нами, я всегда видела ее за каким-нибудь делом: она то мыла кастрюли, то разрисовывала чайники, то забиралась на крышу, чтобы приколотить на место отставшую дранку. Но почему-то теперь, думая о маме, я всегда вспоминаю тот праздничный вечер и то, как она весело плясала с нами в хороводе, и как сверкали в улыбке ее зубы, и каким незнакомым казалось ее лицо в свете костров, и как она пела ноябрьские песни…
Прошло много лет, и сегодня снова — день начала фестиваля. Теперь мы можем идти, куда нам захочется,
— Я завел «морриса», — сообщает Финн, входя в дом.
Он наблюдает за тем, как я мою посуду, с гораздо большим интересом, чем заслуживает того процесс.
— Понадобилось время, — добавляет он.
Я ему верю. Он вымазался с головы до ног.
— Ты страшен как смертный грех, — говорю я. — Что это ты делаешь?
Вместо того чтобы отправиться в ванную комнату и привести себя в порядок, Финн идет за своей курткой, которая валяется на полу у очага, рядом с папиным креслом.
— Я боюсь выключать мотор, вдруг он не заработает снова.
— Но ты ведь не можешь весь вечер его гонять.
Брат натягивает свою неуклюжую шапку.
— Просто поверить не могу, что мама считала тебя умной.
— Она и не считала. Это она о Гэйбе говорила, — откликаюсь я.
Финн берется за ручку двери, и я вдруг догадываюсь, куда он задумал отправиться.
— Погоди… ты что, собрался на фестиваль? — выпаливаю я.
Финн молча оглядывается и смотрит на меня.
— И Гэйб еще не вернулся… Да почему ты решил, что мы туда поедем? Мне завтра очень рано вставать.
— Потому что ты должна довести до конца свою регистрацию, — говорит Финн. — Так написано на листке с твоими правилами.
Конечно же, он прав. Я чувствую себя ужасно глупо из-за того, что сама об этом забыла, а потом у меня внутри все куда-то падает. До сих пор между мной и всеми теми, кто мог что-то сказать о моем участии в бегах, было весьма приличное расстояние. А теперь оно уж слишком сократилось.
Но уклониться мне уже не удастся. А может быть, ну, просто может быть, Гэйб там окажется… Там ведь весь остров будет.
Что касается мытья тарелок, я с легкостью оставляю это занятие. Но затем уже гораздо медленней нахожу свою жалкую зеленую куртку и беру шапку, а Финн уже открывает дверь. Теперь, когда внимательнее присматриваюсь к брату, я вижу, что он просто из кожи вылезает от возбуждения. Финн никогда в жизни не выглядел таким… Он даже двигаться стал быстрее. Хотя вообще-то он самый медлительный человек в мире.
«Моррис» выглядит зловеще под темнеющим розовым небом, под широко раскинутыми черными руками облаков, протянувшимися поперек заката, но лицо Финна, ждущего меня на водительском сиденье, — это сияющий маяк. Я думаю о том, как чувствовал себя братишка в пугающей маске Дори-Мод, и воображаю, что он снова счастлив, что у него липкие от пирожных пальцы.
— Погоди… — говорю я
Я найду способ снова заработать денег. Даже если нам на этой неделе ничего больше не придется съесть, кроме ноябрьских пирожных. Я снова бегу к машине и сажусь в нее. Финн починил сиденье, на котором мне вечно было неудобно.
— А эта штуковина не собирается где-нибудь остановиться? Мне бы не хотелось застрять посреди поля в темноте, чтобы в окно заглядывала какая-нибудь лошадь.
— Ты только не включай обогреватель, — отвечает Финн.
Я не желаю знать, как Финну удалось заставить машину ехать. В прошлый раз понадобились два человека, чтобы толкать ее, а Финн сидел за рулем. Когда мы уже подпрыгиваем на дороге, Финн добавляет:
— Сдается мне, что Гэйб там. Спорим, он на фестивале.
От этого я начинаю только сильнее нервничать. Ведь мысль о том, что придется говорить с Гэйбом об угрозе Малверна выселить нас, преследует меня постоянно. И если Гэйб сейчас там, на празднике, ему от меня не скрыться.
— Хо!
Сначала я думаю, что это произнес Финн, хотя и голос вроде бы не его, и вообще я не думаю, что Финн хоть раз в жизни произнес «Хо!». Потом я вижу братьев Кэррол. Они оба тащатся вдоль дороги, как черные кайры в сумерках, и это крикнул Джонатан, привлекая наше внимание.
Финн позволяет «моррису» замедлить ход. Я сильнее опускаю стекло.
— Подвезете нас до города? — спрашивает Джонатан.
В ответ Финн дергает рычаг стояночного тормоза.
Я почему-то поражена его смелостью. Я бы ни за какие коврижки не согласилась посадить в машину Кэрролов, и мне казалось, что сам Финн слишком застенчив для самостоятельного решения. Я как-то и не заметила, когда он повзрослел.
Мне приходится выйти, чтобы парни забрались назад. Джонатан втискивается внутрь первым и пинает при этом спинку сиденья Финна, а Финн вполне учтиво смотрит на него в зеркало заднего вида. Брайан кивает мне в знак благодарности. To ли за то, что согласились их подвезти, то ли за то, что я вышла из машины, впуская их, не знаю. Теперь машина набита битком, как будто нас снова стало пятеро вместо двоих.
Когда мы снова трогаемся с места, Джонатан наклоняется вперед, хватается за спинку водительского сиденья и спрашивает:
— А вы не знаете, когда будут зажигать костер?
— Я не знаю, — отвечает Финн.
Я вздрагиваю, когда чья-то рука хватается за спинку моего сиденья. Ее сопровождает запах рыбы. Я слышу:
— Добрый вечер, Кэт!
Я оглядываюсь на руку; это вполне приятная с виду, сильная рука, хотя и пахнет рыбой.
— Добрый вечер.
Джонатан трясет спинку сиденья Финна.
— Я думаю, по закону мне уже можно сделать ставку в этом году. Вы не знаете, с шестнадцати или с семнадцати можно ставки делать? С какого возраста?