Жестокий рикошет
Шрифт:
Старший лейтенант Радченков повернул карту так, чтобы мне можно было ее видеть.
– Посмотри, младший сержант.
Мне и смотреть в карту не нужно было.
– Негде здесь, – сказал я. – Если только атаковать с трех сторон. Запереть сзади, спереди и сверху и прижать к обрыву.
– Слышите, товарищ подполковник?
– Слышу. А что мешает запереть с трех сторон?
– Количество бойцов. Людей маловато. Но мы попробуем. Вы там рядом с ручьем сидите. И «зеленка» за ручьем. У нас ручей под обрывом. Внизу «зеленки» нет, есть только поверху по террасам, между которыми серпантином идет скотогонная тропа. У меня есть мысли. Я через полчаса на связь выйду.
– Хорошо, только поторопись, а то нам придется Билимханова бегом догонять.
Старший лейтенант Радченков отдал старшему сержанту Труханову наушники с микрофоном и замер, задумавшись.
– Так, значит, говоришь, с трех сторон, – произнес он через некоторое время.
Судя по сказанному, фраза ко мне относилась, хотя напрямую к моей персоне Радченков не обращался. И потому я ничего не ответил, ожидая конкретного вопроса.
– Это не необученные парни Авдорхана, – напомнил наш командир взвода. – Этих нашими силами не перекрыть. Через секунду после первого выстрела они уже в «зеленке» будут. Вплотную не встанешь – своих перестрелять можно. Рассеяться – они пройдут. Развернуть широкую цепь – людей не хватит.
Старший лейтенант Скорняков не отговаривал Радченкова от проведения операции. Он просто выкладывал свои возможные контраргументы, которые следовало каким-то образом обойти. Это даже я понял.
– Думать, думать давайте. Лавренец, – позвал командир минера. – У тебя «МОН-50» с собой есть?
– Две мины.
– Ты обещал кому-то их на склад вернуть?
Прапорщик не ответил.
– Тогда, как я понимаю, их следует использовать. Можно их установить на самом краю «зеленки» так, чтобы перекрыть участок дороги?
– Перекрыть участок дороги всегда возможно, – согласился Лавренец. – Только какой участок перекрывать? Надо выставлять так, чтобы точно на этот участок люди вышли. Управляемых взрывателей у меня нет. Только натяжного действия.
– А мы их приведем на этот участок, – подсказал Скорняков. – Давайте думать как.
Я вдруг вспомнил.
– Флаг.
– Что – флаг? – переспросил старший прапорщик Страшков.
– В «уазике» флаг дудаевский. Зеленый, с волком. В багажнике свернутый лежит. Я видел, даже отмотал чуть-чуть, чтобы посмотреть.
– Я тоже видел, – сказал старший лейтенант Скорняков. – Только не совсем понимаю, что мы будем с этим флагом делать? Мне не кажется, что они пожелают атаковать наши позиции, чтобы отбить флаг.
– А мы разве должны им свои позиции показывать? – спросил старший лейтенант Радченков. Он сразу уловил мою мысль. – Мы просто их всех перед этим флагом соберем. Надо какую-то картинку создать. Я понял, младший сержант. Работаем все. Собрать сюда тела убитых. Пять человек в «зеленке», двое на дороге. Этого хватит. Пойдемте место искать, где гвоздь вбивать!
– Какой гвоздь? – не понял Лавренец.
– На который мы картину нашу повесим.
«Гвоздь» нашелся быстро, поскольку из множества худших вариантов выбрать один более-менее подходящий было вполне возможно, и даже труда великого не составляло. Этот вариант и выбрали. С одной стороны, плохо было то, что обрыв над выбранным местом был довольно высокий, верхняя часть выступала вперед и над дорогой нависала, и он мог бы прикрывать от огня сверху, если бы такой огонь пришлось бы вести. И «зеленка» поверху от обрыва отступала далеко. И спуск сверху был рядом. Правда, этот спуск был одновременно и подъемом и мог использоваться и одной, и другой стороной. Но бандитам Билимханова место ничего не говорило о возможном присутствии здесь засады.
Однако у старшего лейтенанта Радченкова уже вовсю разыгралась богатая от природы фантазия.
– Тащите сюда волчье знамя.
Знамя принесли.
– В землю втыкайте.
Земля была каменистая, и воткнуть древко не удалось. Но быстро соорудили пирамидку из камней, благо камни здесь считать не приходилось и не приходилось издалека носить. Знамя на пирамидке смотрелось даже лучше, чем если бы из земли торчало. Солиднее~ Шелковое полотнище, только развернувшись, затрепетало на ветру.
– Теперь тела убитых, – распоряжался старший лейтенант. – Сажайте их кругом спиной к знамени. Дурак поймет, что это не солдаты.
Едва тела усадили в удобные позы, едва стерли с лиц уже запекшуюся кровь, Радченков обошел «картину» по кругу, поморщился, явно чем-то недовольный, и плечами пожал, на свой же вопрос сам себе отвечая.
– Думаешь, сработает? – спросил старший лейтенант Скорняков с нескрываемым сомнением, сам больше любитель открытого боя, чем хитрых приманок.
– Не уверен. – Радченков на своем и не настаивал. – Это только шанс. Будем надеяться, что сработает. Но у нас и выбор небольшой. А это будет только дополнением к общему моменту. Еще, еще камни. Вон туда, к стене. Мелкие. Не такие, чуть покрупнее, чтобы кучку сложить можно было. Только руками собирать, и не с одного места, чтобы было незаметно.
Я камни не таскал, я рядом со старшим лейтенантом Скорняковым стоял и наблюдал. С моей раной, я в который уже раз убедился, лучше было лишний раз не наклоняться. И дело даже не в напряжении мышц было, а только в движении. При наклоне боль пересиливала действие парамедола. Когда пирамидку под знамя выставляли, я приложился и несколько раз наклонился, поправляя камни, придавая им большую устойчивость. Причем камни не самые легкие. Этого хватило, чтобы боль вернулась. И уже не уходила. Она не была такой жгучей, как раньше, но доставала меня своей неотступностью. Утомляла и нервировала, делала капризным. Хотелось выплеснуть эти чувства, тогда, казалось, будет легче. Так всегда кажется, даже при зубной боли, и никогда не помогает. И нельзя срывать злость на окружающих. Будет бой, все негативные чувства сами выплеснутся. В бою даже давние детские обиды, ставшие причиной каких-то комплексов, проходят, и от комплексов избавляешься. Бой всегда человека другим делает. Это я по себе знаю. Я совсем другим стал, нежели до службы в армии. И это не взросление, а осознание себя, своей ответственности, своей решительности, своего умения быть твердым и жестким.
И мне требовалось собрать в комок всю ту твердость и жесткость, что я за годы срочной службы и за годы службы по контракту набрал, чтобы подавить в себе боль и никому не показать своего состояния. Хотя, наверное, состояние со стороны видно было, и опытный глаз мог его определить. Так старший лейтенант Скорняков глянул на меня раз, потом второй и спросил:
– Сильно болит?
– Ноет, – не смог я скрыть своих ощущений. – Заметно?
– Зрачок расширился. Во весь глаз. Может, все-таки отправить с вертолетом? Он вот-вот должен быть.