Жестокий шторм
Шрифт:
Рыбу разрезали на тонкие длинные ломти, присыпали остатками соли, чудом уцелевшей в банке из-под карамели, и повесили сушить на стенках рубки.
К закату солнца ветер почти совсем стих. Пришла редкая за все плавание тихая ночь. На промытом дождями небе ярко горели звезды. Океан слабо светился.
После ужина Петрас снова закинул свою снасть и на этот раз с пятидесятиметровой глубины вытащил небольшую, отливающую серебром рыбу.
— Да это же горбуша! — воскликнул старшина. — Вот где она жир нагуливает! Закидывай еще, Петрас, пока не ушла.
Петрас стал ловить рыбину за рыбиной. Около двенадцати часов ночи он спросил усталым голосом:
— Может быть, хватит на
Старшина Асхатов и Алексей Горшков на палубе чистили рыбу. Горшков, азартно работая ножом, сказал:
— Ну что ты выдумал? Лови, пока ловится. Давай я потаскаю.
Но старшина остановил его:
— Петрас прав. Довольно пока. У нас теперь еды месяца на два запасено. Только бы не испортилась.
— Не испортится, — заверил Петрас, — если не будет сильных дождей. Хотя в дождь уберем в кубрик, в рубку или в трюм. Нет, не дадим испортиться!
— Теперь мы живем! — воскликнул Горшков и предложил закусить на сон грядущий: его вахта начиналась с шести часов, до этого времени стоять за рулем должны были старшина и Петрас.
Насытившись, Горшков пошел спать в кубрик. Давно он не спал на койке, укрывшись полушубком. Постель днем сохла на палубе, от овчины пахло солнцем, подушка источала уютное тепло. Когда Горшков пробирался по узкому борту в кубрик, у него слипались глаза, стоило же ему лечь на эту мягкую благодать, как сон неожиданно пропал. Он стал размышлять о конце плавания:
«Теперь все изменилось. После сегодняшнего улова можно смело идти через океан. Но все-таки куда нас прибьет ветром? Хорошо, если где-нибудь в Полинезии или на Филиппинах. Пожить бы с месячишко на коралловом атолле, поваляться на розовом песке. Я где-то читал, что там водится розовый песок
— из перетертых прибоем раковин и кораллов. Пить кокосовый сок. Добывать жемчужные раковины. Найти в них настоящий жемчуг и подарить Варе. Как она обрадуется! Никогда она не пойдет замуж за тощего механика! Она сказала, что будет ждать меня». Милый образ Вари возникал у него перед глазами, но как-то смутно: это была и Варя и не Варя, он не мог ясно различить ее глаза, ямочки на щеках, веснушки на переносице. Варя страдала от этих веснушек, а ему они жутко нравились. Ни у одной девушки не было таких прелестных веснушек — как на воробьиных яичках. Так с мыслями о Варе он и заснул.
С полночи до двух часов вахту нес Асхатов. Ветер легкими порывами надувал парус, еле двигая КР-16. Все же этого хода было достаточно, чтобы управлять катером, не давать ему поворачиваться лагом к волне; усталость, сытный ужин клонили ко сну. Не было сил удержать отяжелевшие веки. Старшина боролся со сном всеми силами и всеми известными ему способами: окатил голову забортной водой, открыл настежь двери рубки, отодвинул ветровое стекло, устроив живительный сквозняк, и, главное, думал: «Спать нельзя! Нельзя спать! Налетит шквал, сорвет парус, мачту, закрутит беспомощный катер». Нет, он не мог даже задремать. Потому старался думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Но приятные мысли еще больше расслабляли волю, клонили в сон, и он стал громко напевать «Дунайские волны». Помогла развеять сон и погода: ветер усилился, пошла крупная волна, катер высоко взлетал и падал, ударяясь днищем о волну, вода сердито пенилась у бортов, брызги летели в отодвинутое ветровое стекло — пришлось раму задвинуть. Посвежевшая погода вызывала беспокойство, и сон оставил старшину. Вместо положенных двух часов он простоял за штурвалом три часа, потом, разбудив Петраса, еще долго разговаривал с ним, делясь своими планами на будущее.
— Я живу по графику, — говорил Асхатов, — давно уже составил себе такой жизненный график и стараюсь его выполнять…
Петрас
— …Наверное, это у меня семейное свойство. Все в нашем роду к чему-нибудь стремились. Прадед пешком пришел из Казанской губернии на Дальний Восток, тут и обосновался, и всю родню выписал, только те уже морем ехали, из Одессы, чуть не вокруг света. Был прадед охотником и старателем, нашел не одно месторождение золота. Потом, под старость, переехал на Сучан, обзавелся пасекой, пчел разводил.
— Богатый, видать, был человек? — спросил Петрас.
— Какое там! Золото купцы к рукам прибрали. Да он, говорят, и не жалел об этом. Очень ему нравилось с пчелами возиться. А вот дед был моряком. Служил в военно-морском флоте, участвовал в Цусимском сражении на броненосце «Суворов» — флагмане русской эскадры. В море деда тянуло с малых лет, он и после службы остался на море, плавал на судах «добровольного флота» боцманом; хозяйство вела бабушка, тоже серьезная женщина, о ней можно целую книгу написать: как она со своими детьми корчевала тайгу, пахала, сеяла, зимой охотилась. Раньше в наших местах была хорошая охота. Мой отец в бабушку — тоже целеустремленный человек. Рано пошел работать, семье помогал, но мысль об ученье не бросил. Учился заочно. Сейчас агрономом работает, и хобби у него — тоже пчелы. Я, Петрас, когда отплаваю свое, огляжу землю со всех сторон, тоже вернусь домой и займусь «медовым хозяйством», буду рассказывать внукам о своей морской жизни и вот о нашем дрейфе… Что-то волна загорбатилась. Ветер крепчает. Не взять ли нам рифа?
— Не надо пока. Идем хорошо. Катер совсем почти не берет воды на палубу.
— Наш катер свое дело знает. — Старшина долго скручивал папиросу, прикурил от зажигалки, затянувшись, спросил: — Значит, ты завязал с куревом?
— Давно бросить собирался. Курить больше не буду.
— Ну и молодец. Я вот, по правде говоря, добровольно не смогу. Кончится
— тогда волей-неволей придется. Проживем и без табака, Петрас. — Старшина плохо скрывал свою радость, что теперь ему одному достанется последняя пачка махорки и десяток сигарет. Он с благодарностью посмотрел на моториста. — Ну а у тебя какая программа в жизни?
— Да ничего особенного: отслужу, приеду домой, женюсь и буду как отец. Колхоз у нас богатый: и земли много, и рыбу промышляем. Дом построю.
— Тоже мне — ничего особенного! Самый четкий график жизни. В конце концов станешь председателем колхоза, знатным человеком.
— Жизнь большая. Все может быть. В чем я только уверен, так это в том, что жить буду как надо…
— Вот это правильно ты сказал: как надо! Ведь каждый человек должен жить по совести. Если бы все жили как надо, то весь свет другим бы стал, все бы преобразилось. Тогда, может быть, плыли бы мы сейчас не на КР-16, а на океанской яхте с оранжевыми парусами из капрона. — Старшина с сожалением глянул на потухший окурок, однако не стал его выбрасывать, а развернул и вытряс из него несколько несгоревших крупинок табака в кисет. Спросил: — Как там наш улов? Не сорвет ветром?
— Не думаю. Алексей прибивал горбушу к рубке. Нет, ветер ее не сорвет. Он уже стихает.
— Все-таки пойду гляну.
Петрас ничего на это не ответил: будь он и сам на месте Асхатова, тоже все бы осмотрел, проверил. Мало ли что может случиться. Рыбы они больше могут и не встретить. Им и без того необыкновенно повезло. Так в море везет не часто. Когда Петрас мастерил якорек из крючков и видел недоверчивые взгляды товарищей, то и сам начинал сомневаться в возможности удачи. Надо было, чтобы там, где-то в глубине, появился косяк рыбы именно под их катером.