Жестокий век
Шрифт:
– Ты вправду гадал?
– Конечно. Когда ты ушел, я поговорил с Цуй. И понял: если ты женишься на ней, всем будет хорошо. Ну, пошли.
Идти в дом Хо сейчас не хотелось. Он боялся, что старик его выгонит и навсегда захлопнет за спиной дверь. Но Ли Цзян, видимо, уже успокоился. Он стоял перед изображением бога домашнего очага, прикреплял к стене маленькое бумажное седло, уздечку из красного шелкового шнура, клок сена для священной лошади Цзао-вана, на которой тот должен отправиться к владыке неба. Цуй, разрумяненная
Приближался час проводов Цзао-вана. Он поскачет к верховному владыке Юй-хуану, чтобы рассказать о добрых и злых делах семьи. Ли Цзян переоделся в свой лучший халат, поставил перед изображением Цзао-вана чаши с рисом, печеньем и сладостями. Потом принес маленькую чашечку с медом, обмакнул в нее палец, мазнул по губам Цзао-вана: пусть говорит верховному владыке только сладкие слова. Постоял в раздумье, налил в чашечку вина и, окуная в него палец, «напоил» Цзао-вана. На всякий случай. Если бог домашнего очага, несмотря на смазанные медом уста, вздумает сказать кое-что владыке, он не сможет этого сделать из-за опьянения.
Хо невесело усмехнулся. Люди хитрят не только друг с другом, но и с богами.
Ли Цзян снял изображение Цзао-вана, медленно, торжественно направился во двор. Хо развел огонь. Сухой хворост занялся быстро, пламя поднялось рыжим кустом, вскинув в небо тучи искр. Жмурясь и прикрывая от жара ладонью бороденку, Ли Цзян положил в огонь изображение Цзао-вана. Бумага вспыхнула, сворачиваясь и рассыпаясь, черные хлопья, подхваченные пламенем, взлетели вверх…
– Улетел наш Цзао-ван. Он вернется к нам в новогоднюю ночь… – Ли Цзян посмотрел на небо. – Хо и Цуй, вы последите за огнем. А мы с тобой, Бао Си, пойдем в дом и посмотрим, так ли уж хорошо совпали у гадателя иероглифы.
Глава 2
После того как разошлись пути побратимов, в курене Тэмуджина, в куренях его родичей стало неспокойно. Все понимали, что без воинов Джамухи, испытанных в походах и сражениях, трудно будет выстоять не только перед такими сильными врагами, как татары, но и перед тайчиутами Таргутай-Кирилтуха. Родичи, наверное, не один раз пожалели, что связали свою судьбу с Тэмуджином. Сача-беки, Алтан и Хучар ушли было следом за Джамухой, но вскоре вернулись. Их непостоянство, шаткость злила Тэмуджина, но он молчал. Он словно бы и не заметил их метаний.
В первые дни Тэмуджин и сам растерялся. Хотел ехать к Джамухе, уговорить вновь кочевать вместе. Но, все обдумав, понял, что делать этого нельзя. Люди решат, что без Джамухи им не обойтись. А к чему это приведет? Анда станет тут главным человеком. Но анда не желает сплачивать племена, он хочет все сохранить так, как оно есть, а это дело невозможное, и потому, о чем бы они ни договорились с Джамухой, какие бы клятвы друг другу ни дали, вновь случится то, что случилось. Огню с водой не слиться, чему
Зима не принесла в курени успокоения. Все чего-то ждали со страхом и тревогой. К Тэмуджину перестали перебегать нукеры от других нойонов. Это был плохой признак. А родичи? В случае чего они вновь оставят его одного. Этого допустить никак нельзя. Но что делать, как удержать их возле себя? Уговоры не помогут. Из страха они предадут его, страх же, только страх может и удержать их.
Длинными зимними ночами, греясь у очага, он в одиночестве обдумывал каждый свой шаг. Первому приоткрыл свои замыслы шаману Теб-тэнгри. Это было в самом начале весны.
Из предосторожности не стал говорить с ним в юрте, выехали в степь. Снега растаяли, степь, покрытая клочковатой прошлогодней травой, была похожа на линялую волчью шкуру. Кони шли шагом.
– Скажи мне, Теб-тэнгри, ты можешь вселять в души людей большую робость?
– Духи и страха, и радости до сих пор были покорны мне. Но зачем тебе это? Кого хочешь напугать?
– Моих родичей – Даритай-отчигина, Сача-беки, Алтана, Хучара. Для этого не надо вызывать духов. Ты, не сам, конечно, через людей, дай понять, что Таргутай-Кирилтух собирается наказать их за отступничество.
– Это сделать проще, чем оседлать самого смирного коня.
– Да, сделать это не трудно. Они сами понимают, что сейчас, когда нет с нами Джамухи, Таргутай-Кирилтух осмелеет. Я удивляюсь, почему он до сих пор не напал на нас. Будь на его месте я… Ну, неважно. Напугать родичей – самая малая часть твоего дела. У них со страху могут подогнуться колени. Они падут ниц перед Таргутаем и начнут выпрашивать прощение. Если он простит, мы все погубим. Таргутай-Кирилтух не должен их прощать.
– Понятно. Но как я это сделаю?
– Подумай. Будь это дело простое, разве стал бы я беспокоить тебя.
– Ну что ж, попробую. Для этого я должен стать своим человеком у Таргутай-Кирилтуха. Я начну чернить тебя перед людьми, потом сбегу к тайчиутам.
– Черни, да не очень. – Тэмуджин нахмурился, он хорошо знал, на что способен злой язык шамана.
– Все будет в меру. А теперь скажи, Тэмуджин, что последует за всем этим?
– Ты слишком много хочешь знать!
– Ого! – усмехнулся Теб-тэнгри. – Советую помнить: я тебе не нукер. Я – шаман!
Тэмуджин поиграл плетью, словно примериваясь, как лучше резануть ею шамана. Он только сейчас понял, почему никогда не любил этого человека. Шаман мнит себя не только всезнающим, но и всесильным, он, видимо, считает, что само небо предопределило ему властвовать над людьми. И, надо сказать, властвует. В том числе над ним. И никуда от этого пока что не денешься.
– После этого будет то, чего ты так хотел, Теб-тэнгри…
– Я в тебе не ошибся, Тэмуджин!
С презрительным высокомерием взглянув на шамана, Тэмуджин сказал: