Жестокое царство
Шрифт:
– Мы его найдем, – говорит она.
– Мы его найдем, – откликается Кайлин.
От бега волосы девушки развеваются. Джоан размышляет о том, как ей могла прийти в голову эта ужасная мысль – выбежать к бандитам, произнося имя миссис Пауэлл, словно это какое-то заклинание, какой-то волшебный меч, способный победить Робби Монтгомери. Ей повезло, что они с Кайлин не погибли, но ведь не погибли же, так что, быть может, идея не такая уж глупая.
Все тело у нее онемело, она чувствует только боль в ноге, стреляющую вверх до бедра. Все же она бежит, спотыкаясь
Никто не отвечает.
– Он был здесь? – спрашивает Кайлин.
– Он и сейчас здесь, – отвечает Джоан.
Она подходит к пауку и, дотронувшись до одной из его ног, качает ее. Она уверена: паук тот самый. Потом всматривается в лес: который из кустов?
Здесь. Она думает, это здесь.
В отдалении слышны редкие выстрелы, как будто лопается почти готовый попкорн.
Джоан подбегает к кусту, потом встает на колени и ползет, утопая в листьях. Она поднимает нижние ветви и заглядывает под них.
Его там нет.
– Линкольн? Линкольн? – продолжает она звать, не в силах оторвать взгляд от пустоты, в которой его нет. – Линкольн?
Она хочет сказать громче, но голос не слушается. Встав на ноги, она идет в одном направлении, останавливается и сворачивает в сторону.
Ей никак не придумать, как его искать. У нее нет плана. Он никогда не убегает от нее. Всегда держит ее за руку. Она потеряла его лишь однажды, на ярмарке, и нашла через полминуты.
– Линкольн? – шепчет Джоан. – Линкольн! – пронзительно выкрикивает она.
Неожиданно ее голос обретает силу, и его имя громко разносится вокруг. Ей наплевать, если кто-нибудь услышит. Кайлин тоже зовет его.
Ее мальчик оказался очень послушным. Где бы он ни был, он не издает ни звука. Она была так уверена, что он сильно напуган и не решится убежать, но она недооценила его. И что теперь?
Есть варианты, которые она даже не станет рассматривать.
Пока она продолжает двигаться, нет нужды их рассматривать.
Она принимается бегать расширяющимися кругами вокруг куста, где оставила сына. Падает вперед, чувствует боль в руках, потом поднимается.
Джоан заглядывает под кусты и отводит каждую ветку, опять проходит мимо висящего паука, мимо двадцати похожих друг на друга деревьев. Вот трухлявый пень, а вот длинная плеть плюща, обвившая деревце. Вот висящее пластмассовое привидение в форме колокола, не подсвеченное.
Она останавливается, переминаясь с ноги на ногу. Она уверена, что-то тут не так. Она ощупывает ноги и понимает, что пальцы ноги испачканы кровью. Но она этого не чувствует, так что не важно.
Кайлин ходит где-то поблизости, выкрикивая имя мальчика.
Джоан концентрируется на земле, которая казалась ей поначалу бесконечным скоплением листьев и трухлявой древесины, но сейчас, вглядываясь в нее, она начинает замечать отдельные
Невозможно описать словами чувства, разрывающие ей грудь. Она готова кричать, драться и царапаться. Но ей надо держаться.
Она снова видит светящегося паука, теперь лишь смутные его очертания за деревьями. Она еще раз оглядывает то, что уже попадалось на ее пути: бесполезную гирлянду белых фонариков и заросли засохшей глицинии. Она подходит к широкому кусту глицинии, в котором мог бы спрятаться Линкольн. Слева от нее все тот же ведьмин котел, но на этот раз она замечает то, что не увидела в первый раз.
Она резко останавливается.
Котел изогнут таким образом, что под ним может что-то находиться. Таким образом, что он мог зацепиться за маленькую лодыжку или ступню.
Я черепаха, я черепаха, я черепаха.
Она вспоминает, как он прятался под диваном, высовывая оттуда голову.
Не успев еще приподнять котел, она знает, что права, знает, что шла по тонкой ниточке, протянувшейся от нее к нему. Между ними протянуты миллионы этих ниточек, и эти ниточки говорят ей, когда он голоден или когда заплачет. Они говорят ей, что ему понравится идея использовать маршмэллоу для ботинок крошечного астронавта. Иногда ниточки перекручиваются. В конце концов они подсказали ей, что он останется под кустом. Но это идеальная нить – мягкая и теплая, как шерсть Сарджа, и серебристая, как шлем Тора, и эта нить приведет ее к нему.
Одной рукой она приподнимает дешевый пластиковый котел и видит сына, свернувшегося в позе эмбриона. Такую позу она помнит с детства, когда детей обучали защите от торнадо. Линкольн прижал руки к голове и не поднимает глаз.
Она отбрасывает котел в сторону и опускается на колени:
– Линкольн?
– Мамочка, – с улыбкой глядя на нее, произносит он.
И снова тело не слушается ее. Она не может даже протянуть к нему руку, но вот он зашевелился, и у нее появляются силы. Она подхватывает его под руки и по листьям тащит к себе. Он прижимается к ней, такой теплый, такой плотный и тяжелый.
От его прикосновения боль, разрывающая ей грудь, испаряется. Она гладит сына, и он говорит довольно спокойно, но лицо у него мокрое.
– Знаешь, кем я был? – шепчет он ей в ухо.
Сначала она не в состоянии ничего сказать и сглатывает.
– Черепахой, – говорит она.
– Да! – в восторге шепчет он, запуская руки в ее волосы. – Почему ты такая мокрая?
Он вынимает руки из ее мокрых волос. Она ловит его ладошку в свои и обнимает сына. И хотя она промерзла до костей, она никогда не испытывала подобного облегчения.