Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража
Шрифт:
Впрочем, он делал это каждый день. Каждый день он или чистил щеткой, или даже гладил горячим утюгом всю свою одежду и тщательно осматривал ее на свету перед окном, проверяя, все ли в порядке.
— Аккуратный, как птичка, — говорила про него наша хозяйка Лукерья Сидоровна, женщина болезненная, слезливая, несильно любившая нас, поселившихся у нее помимо ее воли — по ордеру из коммунхоза.
В это утро, начищая сапоги, Венька говорил о том, что мы, в сущности, плохо работаем, занимаемся ерундой и вроде топчемся на месте. По-настоящему надо бы уже сейчас, хотя бы на подводах,
За ночь мороз ослабел. Выпал новый снег. Улица была пушистой, веселой.
Мы шли по улице, и я, взглянув на двухэтажный деревянный домик с резными карнизами, предложил:
— Зайдем в библиотеку?
— Зайди, — сказал Венька.
Я засмеялся.
— Зайди, серьезно, — уже попросил он. — Мне сейчас некогда. Я бы сам зашел…
Я, смеясь, поднялся на крыльцо этого чистенького домика библиотеки, осторожно открыл дверь.
Катя Петухова, увидев меня, растерялась. Подумала, наверно, что я кого-нибудь ищу. И я тоже, заметив ее растерянность, немножко смутился. Она спросила строго, на «вы»:
— Вам что угодно?
Худенькая, белобрысая, в сером служебном халатике, она стояла передо мной и смотрела на меня, точно собираясь обидеться.
Я проговорил смущенно:
— Да вот, понимаешь, Малышев Вениамин — ты же его, наверно, знаешь — попросил меня зайти. Книги тут взять…
— Какие книги? — по-прежнему строго спросила Катя.
Она никак не могла ожидать моего прихода, да еще в такой ранний час: ведь прежде я никогда не заходил в библиотеку. Она, должно быть, ждала неприятностей. Вдруг я спрошу, не укрывается ли у вас тут кто-нибудь? Но я вынул из кармана записную книжку, в которую имел обыкновение записывать, между прочим, замысловатые слова Узелкова, и прочитал ей: — Франсуа Рабле. «Мадам Бовари».
— «Мадам Бовари» Густава Флобера, — деловито сказала Катя, уже успокоившись. — Это есть, пожалуйста. В отрывках. А Франсуа Рабле сейчас нет. Да вам зачем вдруг потребовалось с самого раннего утра?
— Надо нам, Катя, — произнес я секретным голосом. — И еще дай, пожалуйста, химию, если есть…
— Химию… — повторила Катя и подставила к полке складную лесенку-стремянку. — Тебе какую химию?
— Как какую?
— Ну, органическую или неорганическую?
— Обе, — махнул я рукой.
Катя выложила на длинный узкий стол, покрытый линолеумом, несколько учебников химии.
— Выбирай, какую тебе надо. Вот Флобер.
Я выбрал три толстые книги.
— Три нельзя, — отложила она в сторону одну книгу. — И подожди. Я тебя должна записать в карточку.
Я подождал. Катя записывала и говорила:
— Срок — две недели. Прочтешь и приходи снова. Я только не понимаю, почему у вас такой выбор — химия и Флобер. Если решили заниматься самообразованием, надо постепенно. Я могу вам список составить.
— Составь, — попросил я. — Нам только, понимаешь, надо очень срочно.
— Очень срочно, — повторила Катя и улыбнулась снисходительно.
Но я ушел довольный.
«Мадам Бовари» в отрывках мы прочитали
Потом я принес еще несколько книг, рекомендованных Катей Петуховой.
Я не могу сказать, что чтение сильно увлекало нас. «Мадам Бовари», например, просто не понравилась. А химия оказалась настолько непонятной, что мы решили отложить ее до лучших времен.
Надо сказать спасибо Кате Петуховой. Она научила нас составлять конспект прочитанного.
А книг в этой библиотеке было много. Еще политические ссыльные завезли их сюда. Короче говоря, нам было что читать. Не хватало только времени, потому что мы не могли распоряжаться им по своему усмотрению. И все-таки мы прочитали за короткий срок немало книг.
И чем больше мы читали, тем сильнее чувствовали, как нам не хватает образования.
А раньше мы этого не замечали.
Нет, неправда, замечали, чувствовали. Но не так, как теперь, когда постепенно пристрастились к чтению.
Было бы неправильно, однако, считать, что чтением мы занялись только под влиянием Узелкова и только для того, чтобы привлечь к себе внимание и возвыситься в глазах Юли Мальцевой.
Мы занялись бы чтением все равно. Но Узелков, конечно, был первым, кто стал колоть нам глаза нашим невежеством. А потом мы сами удивлялись, как это мы раньше могли жить не читая, когда все — ну, буквально все — вокруг нас читают или чему-нибудь учатся.
Это может кому-нибудь показаться странным, но я помню: после каждого комсомольского собрания, где лекторы говорили о социализме, о том, какая жизнь будет при социализме, нас с Венькой стала охватывать тревога.
Нам казалось, что при социализме мы, чего доброго, окажемся самыми отсталыми. Ну, что мы действительно будем делать? Мы даже обыкновенную школу не закончили. А при социализме все будут культурными, все должны быть культурными.
Однажды вечером Венька читал брошюру Ленина «Задачи союзов молодежи».
И в это время к нам заглянул наш дружок Васька Царицын — очень хороший паренек, работавший монтером на восстановлении электростанции.
Он шел на репетицию в драмкружок. И вот по дороге зашел к нам. Поболтали о том о сем. Васька рассказал нам анекдот, но мы как-то не сразу засмеялись, и он спросил, почему мы сегодня такие невеселые.
— Да так, — сказал Венька. — А с чего особенно веселиться-то?
— Ну все-таки… Вы уж что-то очень невеселые, — заметил Царицын. И посмотрел на брошюру. — А это чего вы читаете? Готовитесь, что ли, к чему?
— Ни к чему не готовимся. Просто так читаем, — сказал Венька. И спросил: — А ты это читал?
— Нет, — засмеялся Васька. — Я в руководящие товарищи не лезу. Мне и так не худо…
— Да при чем тут руководящие! — возмутился Венька. — Это каждый комсомолец должен прочитать. Я это в прошлом году читал, но как-то не все уяснил. А вот сейчас слушай… — И он стал читать подчеркнутое карандашом: — «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Или вот опять: «Коммунист будет только простым хвастуном, если не будут переработаны в его сознании все полученные знания».