Жестяная корона

Билик Дмитрий Александрович

Стало быть, так и есть. Супротив совести оно не пойдешь. Совесть она и есть самый справедливый судия на свете. Все разрешит, праведно ли совершено али диаволу только на потребу. Эх, Молчан, Молчан, как жить тебе с таким грузом?

Да нет, и вправду шум. Не послышалось. Черепаха вытащил меч да притаился. Это пусть кмети простые яруга любого в честном бою встречают, а он гридь княжеский, не для благородства али других глупостей сюда поставлен - кому прок потом от его благородства, коли с Эдуаром что случится? Ради этого ль он страданья все претерпел?

Зашумели

по лестнице сапоги солдатские. Вроде, и не сильно громко, но не сказать чтобы таится незнакомец. "Свой", - решил Молчан, однако ж из укрытия своего не вывалился, решил обождать, проверить.

Так и есть, паренек молоденький совсем, из Эдуаровских мечников. Бежит, торопится, даже мимо него проскочил, глазом не повел. А вот Молчан его за шею схватил, да к себе развернул. Резко, кметь только глазами хлопнуть успел, да с испугу уста разворотил.

– Ну?
– только и сказал Молчан. Не любил он пусторечность.

– Сир... сир Крафтер вернулся, - пытался успокоиться солдат, да глаза с пятиалтынные как и есть. Мойно кмети побаивались, осторожничали с ним.

– Передам. Иди.

А пареньку только того и надо. Испужался сильно, аж чело испариной покрылось. Лишь Молчан из дланей выпустил, рванул что мочи было вниз, теперь не осторожничал, грохотал, будто кубарем летел. А Черепаха и внимания не обращал. Не до того.

Сердце зашлось, молотит окаянное, почем зря, даже плохо стало - в темени застучало, ноги подкосились. "Крафтер, Крафтер, Крафтер" - только и голосит внутри. Вот уж кого Молчан истинно боялся, как черт ладана. Пусть и вьется над ним Айвин, но не разумеет ничего, а Крафтер враз его на чистую воду выведет, коли захочет. Пока все милостивился, берег грешную душу. Но вот опять воротился. Что же будет теперь?

Однако делать нечего, пришлось к княжичу подниматься. А тот как чувствует, уже сквозь сон очи приоткрыл, хотя с одра так и не поднялся, нежится.

– Мойно, доброе утро, - потянулся, зевнул сладко, да и сел.

Ой и вырос княжич. Молчан его совсем ребятенком еще несмышленым помнил, когда к нему приставили. Столько лет подле Эдуара, как кровинушка стал - своих-то у Молчана отродясь не было, не довелось. А теперь, значитца, и тому конец.

– Сир Крафтер приехал, - молвил по-кантийски.

– О, хорошо, - вскинулся на ноги Эдуар.

Молчан назад его воротил - ишь чего придумал, босыми ногами да по каменному полу. Дал портки, прочую одёжу да помогать не стал. Очень с недавних пор княжич перестал любить, когда ему рядиться помогают. Мол, "свои принсипы". Ну да Бог с тобой, родной, принсипы, так принсипы. Только не успели они одеться. Снова прибег тот самый, ошпаренный. На Молчана мельком взглянул, губой дернул - мож, с испугу, мож, просто недужный - и докладывать начал.

– Ваша светлость, сир Крафтер в темнице и...

– И что?

– И велел никого не пускать к нему. Дело в том, что...

– Ну говори, говори же!
– Закричал княжич.

– Оттуда доносятся крики.

– Беги за сиром Иллианом. Живо! Пойдем, Мойно.

Молчан пошел вслед за княжичем, хотя пуще прежнего

захотелось спрятаться, затаиться, дабы не видел его никто, не находил. Сердце знай, упрямое, отбивает: Крафтер, Крафтер, Крафтер. Ох, не сносить ему головы, как есть не сносить.

Иллиан ждал их уже у поруба. Когда только успел? Иллиан Молчану сразу по сердцу пришелся. Говорит, конечно, больше, чем он сам, да все по делу. Ни в пустословии, ни в легкомыслии ему не укажешь. Единственный упрек - связался с девицей заморской, а какая от нее польза, спрашивается? Никакой. На голову пустая, одни веселья да затейства. Ясно, что к корню мужскому подход нашла, смотрит Иллиан на нее, яки кобель на суку, а ей только того и нужно. Девку надобно тихую искать, домашнюю, а не "авунтюристку". Вот брат ейный, дело другое...

– Доброе утро, ваша светлость, - молвил добро Иллиан, да голос дрожит.

Да как тут спокойно разговаривать, когда в воздухе ор, точнее мычание диавольское стоит. Точно режут кого ножом раскаленным по нерву али кости. У Молчана руки аж задрожали, но потом опомнился: "Расклеилси, пакли кусок, а за княжичем пригляд кто соблюдет?" Хотя Эдуар ничего, стоит, скулами только взад-вперед ходит, но хорохорится. Пошли, стало быть, вниз. Там Молчан себя и потерял.

Ничего не помнил, лишь чело Крафтера, суровое, бровями сдвинутое, склонившееся над кулем. Присмотрелся, а то ни куль вовсе, а человек. Измученный, изможденный, и без того одни рёбры вперед выпирают, так еще и расковерканный пытками. Ясно, не жилец. Крафтер уста открывает, говорит, только Молчан не слышит ничего. В ушах звенит, да темя колотит. Даже сам, вроде, сказал что-то, а потом как сквозь сон меч вытащил, да вонзил в куль - только тогда попустило, воздух в грудь пошел.

– Что ты сделал?!
– Теперь Черепаха услышал Крафтера. На него стало быть кричит, - он не сказал еще ни одного слова.

И стало тут Молчану все равно уже. Ни страха, ни дрожи, одно спокойствие на душе. Даже слово молвить захотелось.

– Он бы и так не сказал, он уже был почти мертв, я лишь прервал его мучения.

Говорил по-кантийскому обычаю, рубленным языком, с честью. Крафтер даже не преврал его, но смотрел со злостью. Понимал Молчан, что его судьба теперь предрешена.

– Замолчите оба!
– заговорил княжич.
– Не хватало еще, чтобы мои люди перегрызли друг другу глотки. Крафтер, похороните этого человека, других пленных не трогать. Иллиан, вы свободны, Мойно, пойдем со мной.

Вернулись в покои. Эдуар ему даже слова не сказал, лишь посмотрел так исподлобия, вроде, и без злобы, но с интересом. Точно только сейчас разглядел Молчана. "Смотри, родной, смотри, весь пред тобой теперь наизнанку. Хошь - на кол сажай, хошь - пороть прикажи, не молчи только" - думал гридь. Но княжич ни слова не обронил. Ногами лишь в сапожках своих махоньких стучит по каменному полу - тук-тук-тук-тук, остановится, тук-тук-тук-тук - в другую сторону. Так душу извел, что Молчан уж и открыться решил княжичу - мол, будь, что будет. Да снова мечник тот знакомый. Чего ж принесло его, окаянного?