Жиган и бывший мент
Шрифт:
Но тут же он задумался и добавил:
— Впрочем, деньги тут ни при чем. Все из-за меня самого. Это… Это судьба. Знаешь такое слово? Это моя проклятая судьба.
Я могу жить только один. Чтобы никто из-за меня не умирал.
Макеев тоже выпил, болезненно сморщился и покрутил головой.
— Нет, — сказал он. — Не помогает. Не понимаю я, при чем здесь ты? Люди умирают потому, что они не могут жить вечно.
Они в любом случае умрут, независимо от того, встретишься ты на их пути или нет.
Потому, что они сами делают выбор, ввязываться
— А вот этого я не знаю, — развел руками Константин. — Наверное, проклятье какое-то на мне есть. Чтобы я оставался все время живым и смотрел, как умирают другие. Из-за меня.
— Проклятье! — засмеялся Макеев. — Характер твой — вот твое проклятье. А живой до сих пор, потому что жить хочешь.
Любить хочешь, детей своих растить… Ты мне скажи по-честному, ты кого-нибудь любил? Не так, чтобы ни то ни се, а по-настоящему, так, чтобы бросить все из-за бабы мог, все дела свои, все деньги, всех врагов простить, если она попросит об этом? Вот так ты любил когда-нибудь?
Константин хотел ответить «да», но не мог. Разве не думал он сам о том, что никогда бы не бросил свои дела ради женщины? Разве не ставил он своих врагов выше близких ему людей? Разве не считал он месть за обиды и оскорбления самым главным своим делом? Так оно и было. И прав этот бывший мент, когда говорит, что не было у Константина настоящей любви, не знает он, что это такое.
Константин так ничего и не ответил.
Макеев плеснул себе еще полстакана виски, проглотил, не поморщившись, и добавил:
— Не было у тебя любви, Жиган. Тебя, наверное, любили, раз на смерть из-за тебя шли. А ты не любил, конечно, никого.
Слишком цельная натура, слишком любишь независимость. Поэтому и за дела свои прятался, чтобы в зависимость не попасть от того, кого мог полюбить. Ведь мог же полюбить, а? Вспомни?
Константин зло посмотрел Макееву в глаза.
— Молчи, сволочь! — сказал он тихо. — И без тебя тошно. Не знаю я, было в моей жизни это или не было. И знать не хочу.
Знаю только одно, сейчас я никому не нужен. Никто мной не интересуется, никто меня не ищет. И слава богу, что не интересуется! И это самое лучшее, что может быть в моей жизни…
— Ты меня не сволочи, — упрямо стоял на своем Макеев. — Кто ты мне? Друг, сват, брат, чтобы мне тебе сопли вытирать и по головке гладить? Каждый сам за свою жизнь отвечает. Не нравится тебе, как ты живешь, сам в этом виноват, в жизни такой. Не судьба и не проклятье, а ты сам свою жизнь делаешь…
Он толкнул Константина, уставившегося в стол, рукой в плечо.
— Ты себя не жалей, вот что я тебе скажу, — сказал Макеев. — Когда жалеешь себя, злой становишься, начинаешь других обвинять, искать, кто виноват в твоих бедах. Перестаешь о других думать, только о себе… Ты, видно, мало любви от матери видел в детстве. Потому и жалеешь себя.
Брось, Костя! От души тебе советую, брось!
Это тупик. Выхода нет из этого чувства. Из чувства жалости
Не носить в себе весь этот чувственный хлам, на других его выплескивай, их от этого не убудет, а тебе все легче.
Он встал, поднял бутылку, внимательно посмотрел на нее и поставил обратно на стол.
— Пустая, — сказал он с сожалением. — Значит, пора! Ты смотри тут, не раскисай!
Я зайду утром, лечиться будем, я по утрам болею, как последняя сволочь… Не умею совсем пить, а пью.
Он что-то еще бормотал в коридоре, но Константин его не слушал. Что ему наговорил этот странный человек? Жалость к себе?
Да нет! Он ошибается! Наоборот, Константин обвинял себя во всех смертях, которые произошли на его глазах. Какая уж тут, к чертям собачьим, жалость? Нет у него к себе никакой жалости! Тут ненавидеть себя впору.
Грохнула дверь, и Константин понял, что гость ушел. А он все продолжал сидеть и разглядывать свои руки, лежащие на столе. Руки, которым не было дела в этой жизни. Они никогда не будут больше ласкать женщину, не пожмут руку другу, не похлопают по плечу брата…
Никакая это не жалость, это самое настоящее проклятье. Какая-то сила управляет его жизнью и не дает ему распрямиться, нагружает виной за все новые и новые смерти. Скоро этот груз вины его просто раздавит, размажет, как ботинок дождевого червя.
И вдруг Константин понял, ему действительно очень себя жалко! Разве виноват он, что его жизнь сложилась так, как она сложилась?
Почему ему все это досталось? Чем он хуже других? Почему одни живут спокойно и любят тех, кто с ними рядом, почему он никого не любит?
Константин понял, что ему вовсе не хорошо от того, что никому он не нужен, что никто им не интересуется. Будь она проклята, такая жизнь, жизнь одиночки, который может только грызть себя за свои ошибки, которому не с кем разделить свою радость.
На его руку упала капля, сорвавшаяся со щеки. Сердце защемило, и к горлу подкатился какой-то дрожащий комок, который нельзя было проглотить, затолкать обратно.
Константин сидел неподвижно за столом, а капли со щеки продолжали капать на его руки.
Он плакал. Плакал над своей жизнью.
Глава 7
Константин Панфилов очень даже ошибался, когда думал, что никто в Москве им не интересуется, никто его не ищет. С ним стремились встретиться сразу два человека, одного из которых он мог бы вспомнить, если бы очень захотел, а вот второго, женщину, никогда не видел, хотя слышал о ней по меньшей мере дважды.