Жил-был Генка
Шрифт:
В памятной же доле он всегда видел святое начало! И дома, когда жил с родителями, и в своей квартире, когда жил со Светкой, он зрел образ некого смысла веры. В красном углу всегда висела икона Божьей Матери с Младенцем на руках.
Пусть не ходил в храм, но воздух церковной грамотности разливал свою святость на взглядах. И иногда он на тайне обращал к Ней свои речи! Малые молитвенные вздохи стали началом святости пусть и неосознанной, но настоящей и неподдельной.
Любое помышление боли, скорби, нужды, излитой из души, означали духовность! Богу молишься
И сейчас именно она, святость Бога (Промыслителя и Вдохновителя), помогала себя ощущать на страдании и мучении. Размышление сходило незаметно, а оно и было началом величия и торжества по приобретению вечного смысла. Брякнул словечко:
– Пустая жизнь и бесполезная…
Конечно, бесполезная. Вера не дышит. Она на потоке непролазного мрака, который не подаёт свет прозрения, душит и мнёт любое продыхновение. А такую веру выявить невозможно даже, если она и будет вопить постоянно о себе:
– Вот она – я! Жду тебя, человек!
Всё равно не услыхать её живительный привет!
В руках верёвка. Попалась случайно или не случайно? Её образ сдавил горло неприятностью ползающих мурашек. Они привскочили как-то горячо и пробежали по спине нагло. Страсть сгустила болезненные моменты. Решил про себя:
– Да, сегодня… Хватит… Всё осточертело…
Чертовщина при уме, и на самом деле ютится всегда рядышком, словно подстерегает путника заплутавшего. Удел безумия схватывает любое помышление. Света не видать. А где увидишь-то? Он там и он тут… А попробуй дотянись… Не достанет рук.
– Иди, поешь, – позвала мать.
Не охота. Туманится голова от пьянства. Но за стол сел молча и уныло. Выпил. Жар утихомирился слегка… Все чувства не на месте, они хлопотливо летают внутри тела и просто принижают его достоинство, ведь святость растоптана. Не специально, конечно, а условия таковы.
Мудрость не спешит к нему, где-то позадержалась, с кем-то ещё там ладит и дружит, принося свои определённые и полезные плоды. А он? А он в одиночестве греха, страсти и погибели. Один. Один. Кто с ним? Мысли губительные.
Найти мудрость на земле – трудно, когда она обитает в вере, надежде и любви! А почему трудно-то? Потому, что все эти богатства можно стяжать только через духовное наследие! А у человека, рождённого иначе, духовной воли не существует. Он живёт и страдает от тела земли.
Поковырял яичницу вилкой. Глотка горит. Сухость жжёт её ещё большею назойливостью, некою болезнью, и выявить исток добротности уже абсолютно нечем. Толка нет. Пользы нет. Покоя нет. Что же есть? Пустота внутренняя… От неё сил не понаберёшь и не выявишь свою значимость.
– Ну, чего не ешь-то? – Спросила мать.
– Не охота…
Копал картошку вместе с отцом. Труд облагораживает человека и не позволяет думать о плохом. Враньё!
Опять таинственным чутьём на плечи присела любовь.
Май…
Теплота…
Звёздный разлив в могущественном просторе надежду стирает незаметно… Тихая такая радость кружится легко и свободно, не надо никому её подгонять или выпрашивать, глядя на высоту звёздного кипения. Эта радость сама вращается в сердце.
Вернулся живым…
А зачем, зачем ему эти медали, если война забрала всех самых лучших и самых отчаянных… Эх, парни! Вы остались там, а тут жизнь мрака, и она не подаёт терпение и удовольствие… Но вот ещё одна награда… Сумеет ли он принять?
– Как тебя звать?
– Светка…
Эта награда самая лучшая. Она не даёт смерть… Она возвращает в рай, тот самый, утерянный, но не потерянный окончательно. А есть ли рай на земле? На земле – да. Он в любви покоится, но и его достать не так-то легко, не все могут прикоснуться, не все.
А на небе?
Новые мысли закружились так сильно и так скверно, что захотелось ещё выпить… Мать уже не нальёт, да и у отца не попросишь, откажет… Надо найти где-то… Кто выручит? Или уже никто не подаст временного покоя? Ой, покой в вине?! Нет, нет его там!
Вечереет.
Течёт, течёт воля часов.
Минута… Секунда…
Река звенит упоительно.
О чём поёшь?
О Жизни. Но ведь она уже проходит мимо, мимо проскочила и не догнать. Разбилась о берега неудобств и страданий, бессмыслицы и пустоты. Разве это была жизнь? Наверно жизнь… А кому нужна такая неестественная пажить чувств?! Никому.
Волна серебрится слезой. Матери плачут и вдовы. Теплота воды омывает уставшее тело, но не после копания картошки, а оттого, что ничего уже нет на душе. Одна безликая пустота… И сморкается пустота кровью… Лёгкая грусть, но давит сильно. Ох, совсем рядышком и пытается как-то повлиять на человека, решившего умереть.
Что в тебе мудрого?
Ответа нет… А где есть?
Скачут мысли, скачут, как кони в степи. Не догнать, не прогнать. И измучивают до тошноты. И чёрт поблизости лобзает волю часов, торопит их и гонит в ад. Смерть перед взором. Её покрывало странное и чёрное. Веет холодом и ужасом. Может там хорошо? Там – это где? А чёрт его знает!
Ужин. Выпил чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Разговор с родителями не прибавил доходчивой идеи на смысл. Они, как всегда ныли и стягивали нервы до одури, а ему сие было не под силу. Он ждал иных последствий, не вытрёпывания нервов.
– Пора за ум взяться…
Взялся бы, да убёг куда-то ум-то… Остался на войне.
– О чём мыслишь? – Отец что-то пытается доказать.
Ни о чём, уже поздно доказывать, орать, ибо всё хорошее-то растерялось посреди просторов и полей. А было ли оно это хорошее? Может и было когда-то, но память съела их толки. Что-то и не видать нигде. Но ведь есть где-то добрейшее?!