Жил-был кудесник
Шрифт:
Устинов деланно улыбнулся. Не помнил он этого.
– Я пойду. Не буду вам мешать, - корректно проговорила миловидная женщина.
– Погоди, - остановил её Устинов.
– Ты что будешь: кофе, пиво? обратился он ко мне.
Я замялся. Уж и не помню, когда я в последний раз пил эти, ставшие теперь для меня экзотическими, напитки.
– Лучше пива.
– Скажи там, пусть ему пива принесут. А мне - чай, - распорядился Устинов.
– А ты что, пива не пьёшь?
– спросил я, когда двери за женщиной закрылись.
– Пиво иногда пью, а крепче - нет. На компьютер здорово действует, постучал он себя пальцем по лбу.
– Нужно либо коммерцией заниматься, либо пить.
Что ж, он прав. Хотя, честно говоря, от него этого не ожидал.
Через минуту передо мной, как по мановению руки, появилась банка пива, а перед Устиновым - чашка чаю. Устинов помешал чай ложечкой, отхлебнул.
– Ну, выкладывай, по какому делу, - взял он быка за рога.
Я снова рассмеялся.
– Ты чего?
– подозрительно спросил Устинов. Обидчив он был, как ребёнок.
– Анекдот вспомнил, - сказал я.
– Ну?
Я поёрзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее. Естественно, что из этого ничего не получилось.
– Значит, так, - сказал я.
– Приезжает наш турист во Францию. Ещё в советские времена. В кармане у него, сам понимаешь, три франка, водят всю группу по Парижу толпой... Тяжко нашему туристу, а ведь у него мечта жизни сбылась - наконец-то он в Париже! И страшно ему хочется почувствовать себя настоящим парижанином, будто он всю жизнь здесь прожил. Короче, откололся он тихонько от группы и сел за столик под зонтиком в каком-то летнем кафе. Меню посмотрел - что там на три франка можно заказать? Только чай. Заказал чай. Сидит, ложечкой в чашке помешивает, на Париж смотрит.
И только он начинает себя истинным парижанином ощущать, как вдруг из-за соседнего столика к нему обращаются:
– Простите, вы русский?
– Да, - опешивает наш турист.
– А как вы догадались?
– А вы, - говорят из-за соседнего столика, - когда чай перемешиваете, ложечкой в чашке звените.
Внял совету наш турист, размешал чай по-европейски, отхлебнул и снова попытался в образ парижанина войти.
Тут уже из-за другого столика к нему обращаются:
– Простите, вы русский?
– Да, - начинает уже сердиться наш турист.
– А вы как догадались?
– А вы, когда чай пьёте, - отвечают ему, - ложечку из чашки не вынимаете.
Вынул ложку из чашки турист, на блюдечко положил, и снова чай отхлебнул. Пусть теперь кто-нибудь в нём европейца не признает!
– Извините, - обращается к нему на ухо официант.
– Вы русский?
Вздрагивает наш турист и смотрит на официанта обалдевшими глазами.
– А почему вы так решили?
– спрашивает.
– А вы, когда чай пьёте, глаз прищуриваете, будто у вас ложечка в чашке.
Устинов делано рассмеялся, вынул ложку из чашки и залпом опрокинул в себя чай.
– Вот-вот, -
– Именно так, исконно по-русски, и поступил наш турист в конце истории.
– А я не собираюсь под Европу подделываться!
– гаркнул Устинов. Пусть принимают меня, мать их..., таким, какой я есть. Знаешь, как они на цырлах вокруг меня скачут: продай то, продай это?
Я тактично опустил глаза и отхлебнул пива. Кураж у Устинова тоже был посконно русским, купеческим.
– Ладно, не тяни кота за ... ! Говори, что там у тебя?
– распорядился Устинов. Что-что, а нахрапистость всегда была у него в крови. Благодаря ей он и стал преуспевающим бизнесменом. Время первичного накопления капитала есть время беспринципных и наглых, если я правильно понимаю политэкономию.
Чтобы скрыть замешательство, я опять приложился к банке с пивом. Прямые вопросы, касающиеся меня лично, вызывали у меня нечто вроде речевого ступора. Я начинал мямлить, говорил невразумительно, что, естественно, производило отнюдь не благоприятное впечатление. А мне сейчас край как необходимо было получить поддержку от Устинова. Не для себя (хотя просить нужно было именно так) - сам я предпочёл бы сдохнуть с голоду, чем унизиться до попрошайничества.
– Шурик, - собравшись с силами, начал я, - когда-то ты предлагал издать мою книгу за твой счет...
На большее меня не хватило. Я вновь замялся, вертя в руках пустую жестянку. Глаз на Устинова я поднять не мог - сгорел бы от стыда.
– Ну?
– подстегнул он меня. Именно подстегнул, а не подбодрил. По-другому Устинов не умел. И не хотел.
– Как ты смотришь на это сейчас?
– решил я уйти от прямой просьбы.
– Как бизнесмен, - мгновенно отреагировал он.
– Сколько я буду с этого иметь?
Этого вопроса я и боялся. В нём была вся загвоздка. Похоже, я сейчас начал бы мямлить, и из этого ничего хорошего не получилось бы.
Выручила меня распахнувшаяся дверь. В кабинет колобком вкатился сияющий улыбкой толстячок в разноцветной куртке, обляпанной "лейбами" и исписанной призывами на английском языке покупать жевательную резинку, джинсах-галифе и кроссовках на толстенной подошве. Типичный сутенёр по западным меркам. А по нашим - ярчайший представитель нарождающихся деловых кругов.
– Привет, Сашок!
– заорал он с порога и швырнул на стол огромный складной нож.
– Получай заказ!
– Здоров, Женечка, ядрёна мать!
– обрадовался Устинов.
– Извини, бросил он мне и снова обратился к "сутенёру": - Привёз? Как там Италия, мать ... ?
– А нормально!
– Колёса себе пригнал?
– А как же! "Хонду". И знаешь, какой мне номер здесь на неё дали? "я - 1941 СС"!
Устинов расхохотался. Я индифферентно промолчал, как бедный родственник. Но толстячок уставился на меня таким требовательным взглядом, будто обязывал разделить с ним веселье.