Жил-был мент. Записки сыскаря
Шрифт:
Остальным ППСникам, те, что размером с полярного волка и мордой «ДА! Я родился в среднерусской полосе», велели быть вежливыми с гостями столицы и пообещали 12-ти часовой рабочий день, а особо продвинутым велели читать «Закон о Советской Милиции» на ночь, а не жрать водку и не закусывать килькой в томате. Капающий на китель томатный соус принимал цвет бурых пятен, похожих на кровь, это приводило в трепет интеллигентную часть москвичей и выражалось в слухах, что псы коммунистического режима забивают людей до самой что ни на есть смерти. И фраза «БОЙСЯ, БОЙСЯ МИЛИЦИИ» гулким эхом неслась по всей Москве.
Абдрашев отловил меня в предбаннике конторы и огорошил вопросом:
— А у тебя знакомые В ГАИ есть?
Выяснилось, что его
Майор Светлов обрадовался мне, как родному. Достал бутылку, быстро разлил по стаканам.
— Ну, за встречу!
Абдрашев сказал, что он не пьёт. Подумал и, тронув знак «Отличника Советской Милиции», неожиданно ляпнул:
— Меня Щелоков знает.
Светлов помрачнел. Подвинул телефон и скучно процедил:
— Звони дружбану. Чурбанов, ты наш.
Я отправил Абдрашева покурить, попить воды и осмотреться. И начал нудеть майору о том, что капитан — парень хороший, свойский, помогает если что, да и спец по дверям, открывает их с полпинка.
Майор оживился. Мы выпили по стаканчику, загрызли мускатным орехом.
— Двери? Давай зови. Я пока ему бумажки оформлю.
Ключ от двери каптёрки потерял старшина, а начальство велело открыть, потому как там лежало нечто нужное начальству, но было как-то не досуг, а тут подвернулся случай, и майор решил прогнуться.
Абдрашев положил техпаспорт в карман, подошёл к двери. Дверь была солидная, обитая жестью. Капитан собрался с силами и шарахнул по двери. Дверь вместе с притолокой и штукатуркой рухнула. Мы стояли в облаке пыли. Майор чихал. Я кашлял. Абдрашев белым платком стряхивал пыль с формы. На улице народ вертел головами, и кто-то взахлеб рассказывал, что машины на пропане — очень опасная штука. Старшина кудахтал, приседая и разводя руками. Абдрашев вышел на крыльцо. Очередь замерла. Командир роты посмотрел на граждан. Те, шипя друг на друга и толкаясь локтями, выстроились в идеальную колонну по одному. Кто-то робко
спросил:
— Командир, а что случилось?
— Учения идут. Плановые.
И пошёл к одиноко стоящему ушастому Запорожцу. За его спиной народ бурно вспоминал «Щит-71», «Кавказ-79» и что-то полковое, помельче и повеселее.
Вернулся Абдрашев к нам с пакетом.
— Это что? — опасливым хором спросили мы.
— Закуска. Извините, если что не так. Я в ГАИ первый раз. Ещё раз спасибо.
В пакете лежали лимоны и ананас.
***
— Слышь, Барбос, ты… это… больше друзей Щелокова не приводи, а то работать будет негде. Разнесут все к ***ям… отличники милиции, мать их за ногу. Ну, давай! На посошок. Лимончик бери, от запаха первое дело!
Карманы Светлова топорщились от лимонов. Ананас он положил на сейф и прикрыл фуражкой.
Из полуподвала, где была каптёрка, доносился визгливый голос старшины и чей-то спокойный бас:
— Сделаем, начальник. А права точно вернешь?
«Запор» присел на задние колеса и, бодро затарахтев, понёс нас в родную контору.
— Слышь, а чего ты пузырь не привёз? — спросил я Абдрашева.
— Так лимоны — это витамины. И запах хороший. Да и дефицит.
— А ананас?
— Это экзотика. Запоминается.
— Как двери? — ехидно спросил я.
Капитан обиженно засопел.
Через некоторое время Абдрашев перевёлся в ОМОН, а может, в СОБР, и следы его затерялись. Вот, собственно, и всё.
Семейная история
На территории 50 отделения милиции случилась кража на тщательно охраняемом объекте государственной важности. Объект назывался НАМИ, в переводе на общедоступный язык «Научный Автомоторный Институт». Тот самый, который выпустил первый советский автомобиль НАМИ-1 и гордо нёс знамя передовых автомобильных технологий. ВОХР там был вооружён СКС и наганами, выглядел бодро и зыркал глазами недобро.
Чего сперли? По нынешним временам сущую безделицу, газоанализатор. Газоанализатор
— ОК.
Допил «Боржоми», подхватил голенастую переводчицу и убыл на чёрной «Волге» в гостиницу «Россия». Наутро техник прошёл строгий контроль на входе, где ВОХРА мрачно поинтересовалась, почему он без носков. Техник что-то лепетал, переводчица зевала. Народ собрался слушать дальше, про то, как правильно подключать прибор. Оказалось, что прибора нет. Обыскали всё. Прибора нет. Мрачно набрали 02. И тут понеслось, приехали все. Полковники смачно курили, служебно-розыскная собака чихала от табачного дыма, запаха бензина и свежей краски, графитовая пыль от кисточек пары экспертов тихим серым облаком висела в ангаре, самый старый ВОХРовец, нервно потирая тряпочкой с пастой гоя бляху ремня, рассказывал, что пьют тут все, а некоторые уроды ещё и бензин из тазика нюхают, одеялом накрывшись. Начальство НАМИ поило чужеземного техника растворимым индийским кофе и пыталось влить в него коньяк, понюхав который техник помотал головой. Коньяк выпила переводчица, щурясь на солнце и покуривая «Мальборо». Сыск 50 отделения милиции бродил по территории института, посматривая на раскуроченные новенькие автомобили импортного производства и сравнивая их с образцами советского автопрома. Было ясно, откуда колеса растут, за державу стало обидно. Следователь закончил протокол осмотра, эксперты безуспешно смешили осоловевшую переводчицу, собака наложила кучу посреди двора и, махнув хвостом, шмыгнула в УАЗик, полковники, раздав ЦУ и пообещав всех уволить, исчезли. Время было
к обеду.
Мы пили пиво. Пиво было так себе. «Золотой колос». Техник присоединился к нам. Ему плеснули водки в пиво. Техник шарахнул и без акцента произнёс:
— Хорошо пошла.
Оказался русский эмигрант. И его послали в магазин. После второй бутылки, хрустнув соленой сушкой, военный совет решил, что раз прибор автомобильный, то искать надо в гаражах. Была заковыка, гаражей хренова туча и на территории 50 милиции, и на сопредельных. Народ загрустил. И тут я вспомнил про дядю Пашу. Дядя Паша был легендой местного гаражного движения. Он знал всех, его знали все. Он мог починить любую машину, к нему ходили за советом все окрестные автомобилисты. А ещё дядя Паша был инвалид и ветеран. В войну он был авиационным техником, но, когда выпивал, то рассказывал, что летал бомбить Берлин. Мы робкой толпой, звякнув бутылками, ввалились в его гараж. Дядя Паша выпил стакан, занюхал хлебом, хрустнул луком и велел не курить. Мы кивнули, переводчица икнула, а эмигрант произнес страстную речь про дружбу народов и прочую хрень.
Дядя Паша поинтересовался здоровьем Анжелы Дэвис и выпил второй стакан. Задумался и велел подождать. Мы приуныли. Переводчица, свернувшись краковской колбасой, спала на старых покрышках. Через полчаса он, хромая, осторожно снял с плеча мешок. В мешке лежал прибор, слегка покоцаный. Дядя Паша выпил третий стакан, захрустел луком и сказал:
— Кто, чего и как, не знаю, не помню и в газете читал, что ветеранам амнистия. Вам прибор. Наливай.
И мы выпили. Потом ещё. Первыми потерялись техник и переводчица, забывшая русский, потом Гена сказал, что рабочий день закончен. Все обрадовались и ещё выпили. После этого был вечер, и я с дядей Пашей оказался с его «Запорожцем» рядом с моим домой, вернее домом моей жены, но я там тоже жил, мы были супруги. Как выяснилось позже, я требовал уложить дядю Пашу на супружескую кровать, потому как инвалидов надо уважать, а самим лечь на полу. Дядя Паша громко и внятно рассказывал, что клал на Берлин херову тучу, и пытался петь: