Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

В паре Виктора и Валентины все случилось по-другому. Самым большим сюрпризом стало то, что вчерашний беззаботный сынок богатых родителей очень быстро превратился в хитрого и цепкого мужчину. Ведь чаще всего беззаботные сынки так и оставались до старости капризными мальчиками, требуя к себе особого отношения и повышенного внимания, к концу существования превращаясь в крайне жалкое зрелище.

Однако Виктор оказался не таким. Он всегда умел в себя влюблять — и пользовался этим на полную катушку. Сначала для покорения девочек, а впоследствии для налаживания нужных связей, без которых во все времена никак. "Хочешь жить — умей вертеться" — любил повторять он фразу, вошедшую в моду только спустя десять лет и, следуя своему кредо,

вертелся, вертелся и еще раз вертелся.

К тридцати с небольшим у него было все, о чем только мог мечтать любой в его годы: квартира-полная чаша, карьера, красавица-жена и ожидаемое прибавление в семействе. И пусть не всего он добился сам, ведь стартовая площадка была подготовлена для него всемогущим отцом, но развивал "дело" именно он, молодой «наследник», которого очень скоро стали воспринимать независимо от тени грозного родителя.

Ну а Валенька, пока ее супруг купался в лучах успеха, переживала откровенно не лучшие времена. Нет, проблема была не в том, что ей наскучил муж, надоела семейная жизнь или захотелось внимания поклонников, как это было раньше. Поклонники? Что ей поклонники? Вдоволь насмотревшись на их подобострастные лица, она еще больше ценила супруга за независимость, силу характера и жизненную хватку. Виктор единственный никогда не пресмыкался перед ней, не лебезил, не стоял на коленях, не вымаливал крохи внимания, а брал и подчинял себе, как мужчина женщину. И сейчас она могла точно сказать — та романтичная юношеская влюбленность, на волне которой они так скоропостижно поженились, успела перерасти в стабильное, горячее чувство, ту самую любовь, которая могла связать их на века.

Нет, корень всех бед лежал в другой сфере. В этом было стыдно признаваться даже самой себе, но то благостное состояние, о котором с придыханием в голосе говорили все Валенькины приятельницы — ожидание ребенка — не вызывало в ней никаких чувств, лишь только отвращение на грани с брезгливостью.

Глядя, как во время беременности меняется ее тело, Валенька приходила в неописуемый ужас. Неужели этот одутловатый блин с пигментными пятнами — ее лицо с некогда безупречной кожей? Неужели пальцы-колбаски и грушевидные раздутые груди — ее собственные? Неужели необъятный живот, от которого болит поясница и ужасно портится походка, принадлежит ей, изящной и грациозной Валеньке Казариной?

Теперь каждый взгляд в зеркало, который раньше приносил радость и чувство удовлетворения, вызывал в ней состояние, близкое к истерике. Валенька не хотела, не могла, отказывалась принимать себя в таком неприглядно-отечном виде. Нет-нет, это было не ее тело, его подменили каким-то невообразимым образом!

Она начала стесняться мужа, ей было стыдно, что он видит ее такой, а уж о прикосновениях и чем-то большем речи и вовсе не шло. Вслед за стыдом пришли приступы бешеной ревности: пока она теряла последние остатки женственности, там, за окном, на улицах было так много хищных пигалиц, охочих до молодого успешного мужчины, и плевать они хотели на то, что он женат.

И виной всему был маленький паразит, поселившийся внутри нее и изуродовавший до неузнаваемости. Побыстрее бы родить этого гадкого ребенка и вернуться к нормальной жизни! Только эта мысль грела Валентину Михайловну в преддверие родов. Для ускорения процесса она даже поднимала тяжелые вещи тайком от мужа, и, пока тот был на работе, двигала мебель туда и обратно.

Неизвестно, так ли сказались эти трудовые подвиги, или общий истерично-негативный настрой, но роды прошли ужасно. Крупный ребенок, будто чувствуя, что его здесь не ждут, не хотел выходить и мучил ее двое суток, пока врачи, что называется, не выдавили его из утробы матери. Валенька к моменту появления сына на свет была практически без сознания от пережитой боли, и поэтому на слова "Поздравляем, у вас мальчик" отреагировала тихим стоном и слабым взмахом руки, означающим "Уберите его с глаз моих".

Виктор

Игоревич был, конечно, счастлив. У него появился первенец, сын! А по-другому и быть не могло! Ему ведь всегда доставалось самое лучшее! Малыша он воспринял как трофей, как дефицитный заказ, который он выполнил блестяще, несмотря на все трудности. Честно говоря, даже к горячо влюбленной в него красавице-жене Виктор относился, как к дорогой машине. Нет, он холил ее и лелеял (за машиной, чтоб не поблекла краска и не заглох мотор, тоже надо ухаживать) искренне гордился супругой перед гостями и на приемах, практически не изменял, а если случалось — тоном, не терпящим возражений, сразу ставил ультиматум "У меня есть жена. Жену — не трогать. Жена — святое".

Не то чтобы Виктор Игоревич был не способен на глубокие эмоции, нет. Очень горячее, нежное, вечное, как небо над головами и надежное, как земля под ногами, чувство давно жило в его сердце. Это было чувство любви. Любви к самому себе. Если посмотреть правде в глаза — он вообще был преданнейшим однолюбом! Ведь соперников самому себе у Виктора Игоревича никогда не было и быть не могло.

Поэтому, правда жизни о том, что самый лучший в мире сын — сын такого отца! — не готов с первых месяцев восторженно выслушивать его байки, гонять в футбол и ходить на байдарках, его слегка подкосила. Ребенок все время плакал, плохо ел, плохо спал, болел животиком, срыгивал, в общем, представлял собой весь набор проблем, от которых оптимистичный и обаятельный Виктор Казарин старался держаться подальше.

Проблем добавляла и сама Валенька, очень медленно оправлявшаяся после родов. Каждый вечер она встречала мужа заплаканными глазами, упреками, подозрениями, сменявшимися на клятвы в вечной любви и требованиями ответных клятв от него. Клятвы Виктор Игоревич раздавал щедро, красноречиво и очень убедительно. Жена немного успокаивалась, но не надолго.

В конце концов, Виктор решил, что материнство стало слишком тяжелым грузом для его супруги, основное предназначение которой заключалось в украшении его жизни. С характерной деловой сноровкой, которая очень пригодилась ему в будущем, он нашел ребенку опытную сиделку, тем самым освободив Валеньку от утомительных обязанностей матери, которые плохо сказывались на ее внешности и характере. Благодарность Валентины Михайловны не заставила себя ждать. Она то смеялась, то плакала, все повторяя "Спасибо! Спасибо!" Ведь своим своевременным вмешательством муж просто-напросто спас ей жизнь и репутацию.

К тому моменту, когда маленькому Марку исполнилось полтора года, Валенька не только поняла, но и приняла для себя страшную истину: ребенка своего она не любит. Не ненавидит пока что, но и не любит совсем. Мало того, он безмерно раздражал ее по мелочам, раздражал до такой степени, что она начала бояться себя и своих реакций. Когда, движимый детским любопытством карапуз, полз к включенной плите, молодая мать с тайным злорадством наблюдала, как он прикладывает пальчик к горячей поверхности, а потом отдергивает с визгом. Жалко в такие моменты ей сына не было. Она нравоучительно говорила "Вот не будешь лазать куда не надо" и гордо удалялась в спальню, пока зареванный мальчуган всхлипывал на полу кухни и даже пытался сам себя пожалеть, обхватывая руками за плечи.

Мысль о том, что так больше продолжаться не может, настойчиво побеспокоила Валеньку после одного показательного случая. Стоя у открытого окна кухни, она с плохо скрытой жестокостью наблюдала, как Марк подтягивает к подоконнику высокий табурет и пытается посмотреть, что же там творится на улице. И только когда стул угрожающе зашатался и ребенок едва не вывалился в открытое окно, Валенька опомнилась. В последнюю секунду, схватив сына за край одежды, она спасла жизнь этому маленькому, но такому проблемному и нелюбимому человеку. Потом она его, конечно, отшлепала и поставила в угол. Но наказание сына больше не приносило ей той радости, что раньше.