Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
— Да! — глядя ему в глаза, прямо ответила я. — Я прошла в финал программы и буду бороться за грант и поступление в университет.
Руки Марка безвольно упали. Пару секунд он молча смотрел на меня пустым, невидящим взглядом. Затем отодвинулся и встал с подушек, которые мы разбросали перед камином.
Звенящая тишина, повисшая в комнате, напоминала затишье перед бурей. Так оно и вышло. В следующее мгновение небольшой столик, на котором стояли тарелки, кофейные чашки и вазочка со сладостями, с грохотом полетел к противоположной стене под похоронное звяканье разбивающейся посуды.
Уже видавшая
— Прекрасно, Марк! Прекрасно! Давай, круши, бей все! Ты можешь разнести весь дом и поселок в придачу! Да только месяц назад тебе это очень помогло?!
— Нет. В прошлый раз — нет! — резко поворачиваясь ко мне, срывающимся от ярости голосом произнес он. — Но прошлый раз был игрой в демократию, Алеша. Первой и последней игрой! Сейчас же я сделаю все, чтобы тебя остановить. Ты понимаешь меня? Я готов на все!
Несмотря на то, что я была уверена, что знаю Марка лучше, чем саму себя, в эту секунду мне стало страшно.
— Да что с тобой такое! — в отчаянии закричала я. — В чем проблема с этой программой?! Все равно через год мы закончим школу, нам надо будет уезжать! Ты сам сколько раз говорил о том, что не дождешься, когда же отсюда можно будет уехать и никогда не возвращаться!
— Да, говорил, — медленно надвигаясь, он впечатывал меня в стену каждым словом. — Но я хочу, чтобы ты уехала со мной. А не от меня. К ним!
— Но ведь ты тоже можешь уехать со мной! Помнишь, ты отказался от поездки в Киев, так сейчас есть шанс!
— Да, я отказался. Что сделано, то сделано. И ты еще можешь отказаться. Ты должна отказаться. Я не хочу, чтобы они воровали тебя у меня, — он крепко, до боли сжал мои плечи. — Алеша! Неужели ты не понимаешь? Это пустые, глупые люди! И ты им совершенно не нужна!
…Когда-то я уже слышала эти слова. Ах да, шесть лет назад, во время моего первого посещения дома Казариных.
— Но Марк!
— Никогда, — выдохнул он, пристально глядя мне в лицо страшным, прожигающим насквозь взглядом. — Этого… — его правая рука медленно легла мне на горло и слегка его сдавила. — Не будет. Никогда! Ты поняла? — он с силой тряхнул меня, сжимая пальцы все сильнее, пока я, закашлявшись и едва помня себя от ужаса, не начала отталкивать его в инстинктивной попытке освободиться. Цепляясь за остатки здравого смысла, я могла думать только об одном: ведь это же Марк! Он никогда не обидит меня, никогда не причинит зла!
Но реальность говорила сама за себя — дышать становилось все труднее, то ли от этой обездвиживающей хватки, то ли от боли разочарования из-за готовности самого близкого человека отстаивать единоличное право на меня если не убеждением, так силой. Время будто остановилось между нами, я больше не пыталась даже бороться. Да и как это — бороться с Марком? Зачем? Я чувствовала, что еще несколько секунд — и опять потеряю сознание. Наверное, сейчас это было лучше всего. Адекватно воспринимать ситуацию я была уже неспособна.
И буквально за мгновение то того, как спасительное забытье было готово заключить меня в свои объятия, Марк, вздрогнув от осознания своих действий, резко отшатнулся от меня. Лишенная опоры, я тут же осела на пол, держась руками за горло и хватая ртом воздух, не сводя при этом с него испуганных глаз. Но тот ужас,
Глядя на свои руки с нескрываемым отвращением, Марк пытался что-то сказать, но всегдашнее самообладание изменило ему, и он лишь бессильно открывал и закрывал рот, не в состоянии произнести ни слова.
— Гадость… — наконец выдавил он из себя, — Какая же все это… гадость! — только и смог повторить он, прежде чем пошатываясь и спотыкаясь будто в пьяном дурмане, добрался до лестницы и скрылся от меня, сбежал наверх, в свою комнату.
Я так осталась сидеть одна, на полу, в пустом огромном зале, под зловещие всполохи молний и оглушающие раскаты грома.
Когда оцепенение слегка отпустило, меня начала колотить такая сильная дрожь, что подняться на ноги получилось только спустя несколько минут. Стоя на месте, я пошатывалась, точно так же, как и Марк, который после произошедшего между нами просто не мог находиться рядом — и я понимала причины, толкнувшие его на этот поступок. Я сама не знала, как теперь смотреть ему глаза, что говорить, как вести себя с тем страшным незнакомцем, в которого он так резко и неожиданно превратился.
Чтобы побыстрее прийти в себя, я решила отвлечься на рутинную работу — убрать следы нашего некогда приличного кофепития. Собирая наощупь по всей комнате осколки разбитых чашек и протирая губкой ковер, я ни на секунду не сомневалась, что мир сошел с ума. Я проехала через полстраны автостопом, а Марк пытался меня задушить. Слишком много потрясений для одного дня.
Закончив уборку, и чувствуя, что зубы все еще выбивают дробь, я тихо, едва придерживаясь дрожащей рукой за стену, поднялась к себе. Все, чего мне сейчас хотелось — это побыстрее уснуть, уткнувшись носом в подушку. Ни о чем не жалея, ни о ком не страдая. Все, хватит. У всякого сердца есть лимит надрыва. Мое — свой исчерпало.
Уже взявшись за ручку собственной двери, я не выдержала и посмотрела на дверь комнаты Марка, находящуюся аккурат напротив моей. Тусклое пламя свечи пробивалось сквозь нижнюю кромку — он не спал. Я подошла поближе. С той стороны слышались странные звуки, как будто Марк монотонно мерит шагами комнату, по ходу натыкаясь на предметы.
Такое поведение, да еще с учетом случившегося, настолько не вязалось с его привычными действиями, что я, мгновенно забыв о страхе и движимая лишь беспокойством о нем, едва слышно приоткрыла дверь и вошла в комнату.
Марк стоял у окна и тихо, размеренно, с угрожающим упорством постукивал кулаком о стену. Казалось, он не вкладывает в удары особой силы, если бы не трещины, предательски пробежавшие по ее поверхности разветвленной паутинкой.
Я негромко позвала его. Он оглянулся. В его лице я увидела столько боли, столько растерянности и отчаяния, что все эти чувства тут же рикошетом ударили по мне, заставляя задохнуться от осознания, насколько ему сейчас плохо. Я не имела права оставлять его одного, подвергая пытке одиночеством в эту странную ночь. Сейчас я, как никогда, была нужна моему другу, моему невольному противнику, моему любимому.