Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

Несмотря на то, что само по себе это решение далось мне нелегко, его претворение в жизнь оказалось еще более сложным.

Я сразу же доложила Ярославу, что сдалась и последую его безрассудному совету. Он искренне поздравил меня, пожелав в новом году побольше смелости во всех поступках. Мы даже несколько раз обсудили, какой чудесной станет наша новая жизнь, как все будут счастливы. Я вполне серьезно заявила Яру, что Марк ему понравится, несмотря на то, что после моих рассказов он называл его исключительно "сатрапом" и "деспотом". Яр презрительно зафыркал, заявив, что такие консерваторы никогда не понимали истинно творческую интеллигенцию, а я убеждала его, что

Марк на самом деле — человек широких взглядов, я сумею на него повлиять и он поймет, что все наши богемно-студенческие тусовки — это не пустой выпендреж, а жажда самовыражения.

В таких веселых разговорах мы дожили до нового, 1998 года, но по факту в моей жизни не изменилось ничего. Того самого важного звонка Казариным я так и не совершила. Я оправдывала свое бездействие чем-угодно: необходимостью учить экзаменационные билеты, тем, что сейчас напряженное время (вот сдам все — тогда сразу позвоню) плохой погодой (вон какая метель за окном), не очень хорошим самочувствием (я так устала после третьего экзамена) неподходящим моментом (Казарины точно куда-то уехали, ведь они всегда отдыхали в январе и в августе) и еще множеством самых разных предлогов.

На самом деле, ноги не несли меня к пункту телефонных переговоров, а слова неискреннего приветствия отказывались слетать с языка. Все же, наша последняя встреча была слишком честной, слишком без прикрас, чтобы осквернять ее пустыми разговорами ни о чем. Поэтому я предпочитала отвлекаться на что угодно, на любое занятие, лишь бы не оставаться наедине с необходимостью воплотить в жизнь собственное решение.

Сложнее стало к концу января, когда долгожданная свобода свалилась, наконец, на наши студенческие головы. Теперь я действительно не могла придумать ни одной зацепки, мешающей исполнению моего плана. Впереди были две недели полной свободы, и вот тут-то я почувствовала, как все это меня тяготит.

Я оказалась не у дел, лишним, неуместным человеком, с устрашающей ясностью понимая, что без учебы и связанных с ней хлопот являюсь просто-напросто никем.

Глядя на то, как временно забыв о ссорах и мелких бытовых распрях, соседки собирают чемоданы для поездки домой, я вновь и вновь понимала, что мне возвращаться некуда и не к кому. И даже Ярослав, моя единственная надежда скрасить одиночество, "порадовал" меня новостью о том, что тоже уезжает.

— Две недели! Лекс, у тебя есть две недели, чтобы прекратить, наконец, тихушничать и ждать у моря погоды, а точнее говоря — неизвестно чего! Давай договоримся так — я возвращаюсь, и ты мне рассказываешь, чем закончился телефонный разговор с твоим бывшим семейством. И никаких больше отговорок! Ты же преступница, Лекс! Ты все тянешь, тянешь, убиваешь и время, и себя. Если бы ты послушалась меня еще тогда, когда я предлагал позвонить, кто знает — может быть, сейчас ты бы ехала на каникулы к своему Марку! Или он к тебе. А теперь — посмотри, что ты имеешь вместо этого? Да ничего не имеешь! Потому что у кого-то слишком поджилки от страха трясутся, да?

Я вздрогнула от этих слов, как от удара, и Яр, понимая, что перегнул палку, поспешил перевести разговор на другую тему:

— А я вот еду на слет юных журналистов! Как тебе названьице? Звучит, а? Мои предки в восторге, что я такой идейный, и даже добросовестно заслуженные каникулы трачу на духовное и профессиональное развитие!

Тут уже я не выдержала и, несмотря на боль от его последних слов обо мне и Марке, насмешливо фыркнула:

— Слет юных журналистов? И где же он, интересно, проводится? Наверное, в Артеке, как слет юных ленинцев, где вы будете маршировать

на линейках и скандировать кричалки: "Я никогда не опущусь до заказухи"?

— А вот и да, практически так! — продолжал веселиться Яр, ни капли не обижаясь на мой выпад. — Вернее, практически так я все преподнес! Образцово-порядочно и очень, очень идейно! На самом деле мы едем в Карпаты, у моего… — он опять промямлил что-то, пропуская имя своего таинственного любимого, — отпуск на целых десять дней, ради меня, между прочим, сроки перенес! — с нескрываемой гордостью добавил Яр, и я не смогла сдержать улыбки. Как же все влюбленные похожи друг на друга!

— Ну, в общем, такие дела. Я уезжаю, но совсем ненадолго. И после возвращения я хочу услышать от тебя новости. Если не будет новостей, я с тобой, Лекс, поссорюсь. А ты еще не знаешь, как я умею ссориться. Когда надо, я форменная истеричка, Лекс! Так что будь готова и пеняй на себя!

Пенять на себя я стала уже на второй день беспросветной тоски и гробовой тишины в нашем всегда шумном общежитии. В корпусе теперь остались только такие же неприкаянные студенты-тени, у которых не было места, где их ждут, или желания куда-то ехать. Наше унылое передвижение по коридорам и испуганные взгляды друг на друга только подчеркивали атмосферу неправильности происходящего. Очень скоро я не выдержала и чтобы сбежать из этого сонно-заброшенного царства, отправилась гулять с самого утра.

Наспех набросив зимнюю крутку и кое-как повязав толстый шарф, я не думала куда иду, зачем иду. Мне просто хотелось вырваться на улицу, на свежий воздух, к реальным, живым людям, не похожим на грустных призраков, которых никто не ждет. Поэтому, с удивлением обнаружив, что ноги сами привели меня к переговорному пункту, я поначалу испугалась — неужели сейчас? А с другой стороны, обрадовалась — да, именно сейчас! Сколько можно тянуть с этим разговором!

Еще не зная, что скажу моей бывшей семье, в странно-спокойном состоянии я дождалась очереди за жетоном на междугородний разговор. И только в уютном убежище переговорной кабинки, мне стало по-настоящему страшно. Но отступать уже было некуда — многие из присутствующих в зале нервно мерили шагами помещение, с нескрываемой злостью поглядывая на тех, кто уже получил доступ к телефону, будто намекая: "Граждане, имейте совесть, не вам одним надо поговорить!"

Я набрала номер, который помнила наизусть. Номер, который не так давно считала своим домашним — именно его я писала во всех анкетах, бланках и документах. А теперь он был мне чужим. Чужая комбинация цифр из жизни чужих людей.

Или все же, не совсем чужих? Слушая длинные гудки в трубке, я с удивлением обнаружила, что дрожу — и не потому, что собираюсь выведывать информацию о Марке. Мысль о том, что спустя пару секунд я услышу голос Виктора Игоревича или Валентины Михайловны, людей, одаривших меня фальшивой родительской любовью, но по которым я совсем немного и очень тайно скучала, взволновала меня.

Пытаясь справиться с собой и сделать так, чтобы зубы не выбивали дробь, я совершенно забыла о гудках, и когда их прервал голос Виктора Игоревича, напористый и бодрый, даже подпрыгнула на месте.

— Я вас слушаю! Кто это? Не молчите — говорите! Или перезвоните — вас не слышно!

Сам глава семейства на проводе! Чувствуя, что против воли по губам расползается улыбка, я живо представила, как важно Казарин-старший сейчас восседает в кресле гостиной, торжественно вещая в трубку радиотелефона. Если бы ответила Валентина Михайловна, я совсем бы стушевалась. С Виктором Игоревичем говорить начистоту было куда проще.