Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

— Ты будто лимонов объелась, Подбельская, — испепеляя меня яростным взглядом, заявил Вадим Робертович. — И писанина у тебя такая же — скучная и кислая. Не увлекает. Не держит совершенно. Как речи на комсомольских собраниях: бу-бу-бу, ду-ду-ду. Громко, пафосно и ни о чем. Одна вода да трехэтажные обороты!

— Я… я не знаю, как по-другому… — стараясь не выдать голосом собственного отчаяния, пробормотала я.

— Это твои проблемы. Но такую туфту ты завтра на кафедру не подашь. Не забывай, я поручился за тебя, маленькая гордая птичка. Я заверил, что ум и ответственность так распирают тебе голову, что ты обязательно управишься и напишешь такую курсовую, что ее как образец будут еще лет десять показывать новобранцам. И то —

не всем. Только отличникам!

— Но зачем же так… так уж глобально? — не в силах сдержать улыбки сквозь слезы, удивилась я.

— А как ты хотела? — в голосе Вадима Робертовича прорезались угрожающие нотки. — Если взялась за что-то — делай по максимуму. Слыхала фразу: "Есть только две формы жизни — гниение и горение"? Так вот, если ты не горишь — ты гниешь! Поняла меня? А теперь — бегом марш к себе, и чтобы я больше не видел у тебя этого кислого выражения! Стоп! — я застыла, как вкопанная у самой двери кабинета. — Возьми вот эту подшивку статей — кое-что может тебе пригодиться. Что смотришь? Бери — и пошла работать, пошла! У тебя еще целых пятнадцать часов впереди, и не вздумай потратить хотя бы один из них на болтовню или мягкую подушку! А утром чтоб была здесь как штык!

Я послушно выполняла все его приказы, не тратя ни минуты из отведенного мне времени даже на вечерний перекус, не говоря уже о каких-то разговорах с девчонками. Мои соседки, глядя на то, как я с утра до ночи просиживаю за столом, отлучаясь в универ только для сдачи очередных долгов и, возвращаясь в полумертвом состоянии, снова сажусь за работу, сами старались не отвлекать меня попусту.

Время от времени они сердобольно подсовывали мне какой-нибудь бутербродик и загадочный напиток в стакане — точно определить что это, чай или подобие кофе, я не могла, да и не пыталась. Передо мной стояли цели более важные: как выдержать до конца безумную гонку с непрекращающимся прессингом Вадима Робертовича и как заставить, наконец, этого учителя-мучителя одобрительно отозваться о моей работе. Ну и, желательно, не сойти с ума при этом, ведь темп, с которым он гнал меня, был бешеным, а планка похвалы за результат — заоблачно высока.

Но, все же, мне удалось добиться своего ровно через два месяца после начала нашего марафона. К этому времени большинство моих сокурсников, благополучно оставив позади летнюю сессию, паковали вещи и собирались на каникулы с поющей душой и легким сердцем. Я же, несмотря на то, что совсем недавно находилась в положении более чем плачевном, к завершению второго семестра подошла весьма достойно. Да, у меня осталось несколько задолженностей на август, подтянуть абсолютно все "хвосты" за такой короткий срок было просто-напросто невозможно. Но самое главное я сделала — сдала все четыре экзамена на довольно сносные отметки, чудом (или не без тайного вмешательства вездесущего Вадима Робертовича) получив к ним допуск на фоне нескольких непроставленных зачетов. Так что, теперь из всех моих многочисленных долгов оставались только эти незакрытые зачеты да защита курсовой, окончательный вариант которой был все-таки дописан накануне.

Я стояла перед Вадимом Робертовичем, будто в зале суда во время объявления приговора, чувствуя, как у меня натурально трясутся руки. От того, что он скажет сейчас, в эту минуту, зависело, будет ли у меня хотя бы месяц на отдых, или придется опять все переделывать и, хочешь-не хочешь, успевать к назначенным срокам. А потом, без передышки бросаться в сентябрь, в новый семестр и уже никогда не доводить ситуацию с учебой до такой крайности.

Он снова долго изучал мои черновики, переписанные с десяток раз. Потом так же долго смотрел мне в лицо, будто бы что-то прикидывая.

— Не шедевр, конечно, но прокатит! — смачно подытожил он, хлопнув пачкой листов по столу.

И только тогда я смогла выдохнуть.

— Не надо так шумно расслабляться — тут же уколол он меня, и рассмеялся — видимо, очень уж

испуганное выражение появилось на моем лице. — Ну всё-всё, не трусь. Присядь. Можешь и расслабиться немного. Домой переписывать я тебя уже не погоню.

Это было самое главное!

— Что я хочу тебе сказать, Алексия. Во-первых, с этого момента я буду называть тебя по имени, ты заслужила. И даже твою перепуганную физиономию смогу различить в общем потоке вашей попугайской толпы перво…тьфу ты, уже второкурсников. Напортачила ты, конечно, круто — но и сполна выгребла за все свое соплячество и идиотские игры в дохлую немощь.

Что-либо возражать на его последнюю реплику я уже не пыталась.

— Я думал, ты сломаешься, честно. Поэтому я удивлен, приятно удивлен, что случается со мной нечасто. Так что, цени момент, я открыто в этом признаюсь.

— Я… рада… — выдавила я из себя, все еще ожидая какого-нибудь подвоха.

— Какая бурная реакция. Я потрясен! — вновь поддел меня Вадим Робертович, но я слишком устала для того, чтобы выдать ему полноценный шквал счастливого восторга.

— Во-вторых, теперь ты имеешь полное человеческое право отдохнуть-отоспаться, а я — уйти, наконец, в отпуск. Мне до чертиков надоело глотать университетскую пыль в душном кабинете. Клянусь, если бы ты протянула с окончанием этой гребаной курсовой еще хоть пару дней, я бы тебя придушил. Не улыбайся, это не метафора.

Я улыбалась по другой причине: несмотря на все колкости и бесконечное изматывание критикой, он, тем не менее, ждал, пока я закончу черновик и все-таки верил в меня.

— В-третьих, оформлять все начисто и защищать работу ты будешь уже сама, потому что я к тому моменту намерен лежать в палатке под крымским небом, ногами обязательно в воде. А ты, здесь, в Киеве будешь нюхать асфальт и закрывать последние долги. Да, и не смотри на меня так. Я буду еще долго напоминать о твоей идиотской выходке, пока в голове у тебя окончательно не осядет правило «Прогуливать — нельзя!»

Я только снова негромко вздохнула, без слов соглашаясь с ним.

— Думаю, проблем с последними пересдачами быть не должно, потому что ты опять местный феномен: была себе амебой, первый кандидат в списки на отчисление, и вдруг за пару месяцев выдала бешеную результативность. Я, обладая природной скромностью, не стал обозначать свою роль в процессе твоего преображения, так что на особые дифирамбы не рассчитываю. Мне достаточно простого "спасибо".

— Спасибо, — еще окончательно не веря в происходящее, промямлила я. В присутствии Вадима Робертовича я почему-то чувствовала себя мельчайшей из песчинок, и говорить могла только тихо.

— Я сказал — простого, но очень искреннего! Алексия! У тебя что, голоса нет? Что ты вечно блеешь передо мной, как овца клонированная?

И тут я впервые рассмеялась при нем. Я смеялась долго, утирая слезы, до такой степени меня позабавила его реплика — особенно с учетом того, что темой моей курсовой была "Позиция масс-медиа в освещении актуальных проблем современности" и несчастной клонированной овечке Долли я посвятила целый раздел.

Вадим Робертович выглядел довольным:

— Вот так. Вот так все должно быть — громко, ярко, от души! Поняла меня? Где та фурия, которая врезала мне по физиономии во время нашей первой… нет, второй встречи? Знай, я решил, что из тебя что-то да получится, поэтому не вздумай меня разочаровать, иначе я сгною тебя заживо. Это тоже не преувеличение, я вообще не любитель пространных метафор. Можешь даже испугаться и понервничать по этому поводу — да только не надейся куда-то спрятаться или спасаться от меня перебежками по коридорам. На втором курсе я читаю у вас целых три предмета. Это, собственно говоря, в-четвертых, самую радостную новость я приберег, конечно же, напоследок. Всё, теперь иди домой, спи, ешь и готовься к нашей встрече в сентябре. Кстати, я хочу, чтобы к этому времени ты написала мне несколько очерков вот на какие темы…