Жила-была одна семья

Райт Лариса

— Что случилось? — Она уже стояла у стола, смотрела обеспокоенно. Хорошо, что на него, а не в компьютер, и Человек успел-таки закрыть почту.

— Ничего, право слово. Просто устал. Знаешь, как-то присел, и навалилось. Все-таки суббота, организм возражает против такого обращения, требует отдыха.

— Ты меня не обманываешь? — Она все еще смотрела подозрительно, но складка между бровями уже разгладилась. Он понял, что выиграл.

— Конечно нет! — и погладил ее по руке.

— Ну иди, полежи, — милостиво разрешила она.

И он пошел, и прилег, и лежал долго-долго, уже не вспоминая ни о встрече с начальником, ни о маленькой девочке, ни о хорошем настроении. Настроение было плохим.

14

Саша все-таки рискнула снова прийти на пляж.

На этот раз никто ее не потревожил, и она смогла сполна насладиться и одиночеством, и спокойствием. Как будто ей этого не хватало в номере. Почему одним для того, чтобы чувствовать себя комфортно, необходим шум, суматоха, общество, разговоры, обсуждения, суета, а другие предпочитают тишину и размышления, сторонятся чужаков, новыми встречами интересуются лишь по необходимости и если даже не испытывают неловкости в шумных, оживленных местах и компаниях, то все же мечтают о том, как бы поскорее уползти обратно в свою раковину, где их никто не будет беспокоить. Саша, хоть и была публичным человеком, относилась, несомненно, ко второй категории личностей. Ей нравилось жить одной, она любила путешествовать в одиночестве, не испытывая необходимости делиться с кем-то впечатлениями. Ей важно было сохранить эти впечатления в себе, чтобы будущие работы получались наполненными, характерными. Да и разговаривала она мало, все больше думала, изобретала. И вот сейчас, несмотря на то что строго-настрого приказала себе забыть о работе, изменить многолетней привычке не могла. Одно дело выкинуть неудавшееся произведение в мусорное ведро, другое — мысли из головы. Единственное, что она постаралась сделать, — это размышлять о чем-то, не относящемся к работе. Впрочем, после звонка сестре и стараться особо не приходилось. Здесь было над чем подумать.

Поведение Иры казалось не просто странным, оно заставляло серьезно волноваться. Сначала Саша настолько всполошилась, что первым желанием было немедленно броситься в аэропорт и теперь уже без всяких колебаний выбрать Москву в качестве пункта прибытия. Она даже успела открыть чемодан и побросать в него пару маек, прежде чем телефон, теперь мобильный, зазвонил.

— Извини, — быстро затараторила сестра, — знаю, ты в роуминге. Если бы назвала гостиницу, я бы нашла местный телефон. Но дело не в этом. Я просто хотела извиниться. Ну, в смысле не за то, что звоню тебе на мобильный, а за прошлый разговор.

— А почему? — «Надо же! Ведь понимает, что раньше никогда не разговаривала с сестрой так равнодушно, никогда ее голос не был так отстранен». Самым странным казалось то, что Ира пытается оправдываться. С чего бы? С ней определенно что-то происходит, что-то не так.

— Почему извиняюсь? Ну… ты, кажется, что-то спрашивала, а я отвлеклась, не вникла. Ты прости меня. Просто тут Маруся, Петечка. Они опять подрались, мне четыре статьи еще считывать, а я только и делаю, что вместо знаков препинания в тексте расставляю детей по углам.

Это было уже не просто странно. Это было уму непостижимо. Ира жаловалась! И жаловалась не кому-нибудь, а ей — младшей, несмышленышу. Хотя это еще можно было бы пережить. Но жаловалась-то она не на кого-нибудь, а на своих детей, о которых раньше никому не говорила ни одного дурного слова. Саше, конечно, было известно, что у Маши трудный характер, переходный возраст и куча связанных с ним проблем, но Ира говорила об этом как о чем-то само собой разумеющемся и никогда за глаза не попрекала дочь. А уж представить сестру не то что жалующейся, а хотя бы высказывающей легкое недовольство младшим сыном и вовсе было невозможно. Петюня был, бесспорно, главным человеком в ее жизни. Он был неприкасаем, не обсуждаем и идеален во всех отношениях. Петя действительно был хорошим ребенком, которого, однако, со временем могло и испортить слепое поклонение матери. Может, появились первые звоночки подобной угрозы? Но Саше почему-то казалось это маловероятным. Особенно после того, как сестра упомянула наказания. Какие драки? Какие углы? Самым страшным наказанием для Маши и Пети всегда был расстроенный взгляд матери.

— Надо, чтобы они боялись огорчить меня, а не того, что останутся без мультиков, конфет или новых сапожек, — часто повторяла Ира. Напрасно она не пошла переучиваться на детского психолога. Сейчас сама писала бы статьи, а не штудировала чужие.

Как бы то ни было, профессии своей Ира не

изменила, и тем более удивило Сашу такое внезапное изменение взглядов сестры на процесс воспитания. Либо дети действительно натворили нечто из ряда вон выходящее, либо Ира просто прикрывалась ими для отвода глаз. Только вот от чего, собственно, ей понадобилось отводить Сашины глаза? Что за причина такая? Вопросы, однако, так и остались у Саши в голове. Она не привыкла лезть людям в душу, забрасывать их вопросами и требовать непременных ответов и объяснений. Что бы там ни было, Ира явно не желала ее в это посвящать. Неужели она позвонила для того, чтобы Саша поверила в эту ахинею? Что ж, Саша понятливо протянула в трубку:

— Дети… Что с них взять?

— Да уж, толку, что с козла молока, — нервно хихикнула Ира. — Так что ты уж не обижайся на меня, ладно?

— Конечно, я понимаю, у тебя полно проблем.

— Спасибо. Но ты все-таки моя сестра и…

— Ириш, все в порядке.

— Да? — По тону можно было догадаться, что Ире стало легче. Зато у Саши по спине побежали мурашки. Может, послать к черту это желание скрытничать, прилететь в Москву и вытрясти из нее истинные мотивы столь загадочного поведения?

— Хочешь, я приеду? — Слова слетели с языка даже раньше, чем Саша решилась их произнести.

— Зачем? — Удивление было искренним, и Саша немного успокоилась. Если кто-то и мог разрешить проблему, возникшую у Иры, то этим кем-то явно была не она.

— Знаешь, все хорошо, — добавила Ира не слишком уверенно, но все же достаточно твердо для того, чтобы закрыть тему.

— Ладно, тогда пока. Я позвоню, когда вернусь.

— Хорошо. Пока. Ой, нет-нет, постой!

— Да?

— Я и забыла, ведь это ты мне звонила. Ты что-то хотела, что-то спрашивала, а я так и не поняла.

— Да ничего, забудь.

— Нет, скажи! — Ира опять была Ирой, и Саша вздохнула в трубку, но не раздраженно, а с облегчением.

— Я просто спрашивала тебя, что мне делать.

— А… Ну, так это я помню. Я же тебе сказала: съезди на Памуккале.

— Ириш, я серьезно.

— Я тоже. Там здорово. Тебе понравится. Ладно, целую.

— Целую, — Саша ответила механически, не переставая спрашивать себя, когда же она была настолько занята, что упустила из виду Ирину поездку в Турцию? Конечно, они не висели на телефоне по два часа в день, но все же за перемещениями друг друга в пространстве следили. Саша звонила и докладывала о своих планах не потому, что ей необходимо было с кем-то поделиться, а скорее лишь из-за того, что это было неким негласным ритуалом, непреложной и неоспоримой истиной: уехать из города, а тем более из страны, и не поставить в известность членов семьи — дурной тон и невоспитанность. И такого никогда не должно происходить, потому что не должно происходить никогда, и точка.

И что теперь? Означало ли Ирино заявление простую, ничем не подкрепленную, кроме рекламных проспектов, документальных фильмов и рассказов очевидцев, осведомленность о красотах Турции, или, как показалось Саше, за советом посетить Памуккале скрывалось что-то еще? Конечно, про Памуккале — белоснежное ледяное чудо в сорокаградусной жаре — мог слышать каждый, и совсем не обязательно самолично где-то присутствовать, чтобы потом рекомендовать другим посетить это место. Она и сама нередко, услышав, что кто-то из знакомых направляется в другую страну, моментально забрасывала счастливчика названиями местных галерей, во многих из которых ей пока бывать не приходилось. Но никому и в голову не приходило сомневаться в том, что стоит посмотреть на знаменитых «тонущих» рыбаков Гойи в Прадо или на полотна Да Винчи во флорентийской Уффици. Почему же тогда простое, вскользь брошенное замечание сестры о знаменитой на весь мир турецкой достопримечательности неожиданно выбило Сашу из колеи? Она сама четко не смогла бы обозначить, что именно заставило ее насторожиться. Было ли это ощущение затаенной грусти в голосе Иры? Или, возможно, еле уловимое, чуть слышное эхо каких-то воспоминаний, промелькнувших в том вздохе, который она не смогла сдержать, когда произнесла название горы? А может, за всем этим вообще ничего не скрывается, кроме разыгравшегося Сашиного воображения? Творческие люди практически всегда бывают излишне эмоциональны. Они более других подвержены поиску скрытого смысла в словах и поступках окружающих и склонны видеть то, чего не существует на самом деле.