Жилец
Шрифт:
Сущий кавардак царил в ее прелестной головке, хотя от природы она не глупа и восприимчива к юмору. Жорж решил заняться образованием ее вкуса, но это потом, потом, а сейчас на них обвалились счастливейшие мгновенья, они замолкали, устав от болтовни, и вдруг окатывали друг друга радостными взглядами, и голова кружилась… А на берегу Истры внезапно
Для женщины оскорбительного.
Душа оледенела, укрывшись панцирем от долга.
Влип, ничего не скажешь. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… А в ней что-то определенно есть лисье. Я же теперь за нее отвечаю. Ах, Георгий Андреевич, а кто еще час назад решил заняться образованием ее вкуса? Вот и образовывай, скотина! Как там папенька говорил: «Браки должны быть корпоративные, жену надо искать в своей среде». Эка, среда! Среда, четверг, пятница… Эта революция все среды перепутала. Вон даже Николай с какой-то купеческой дочкой роман крутит и все у них, похоже, к браку идет. Но тут даже не купечество – мещанство. Ладно, с женитьбой это мы еще посмотрим. Хотя вертится, вертится, вот-вот с языка слетит ехидная строчечка из Саши Черного: «Я ведь в случае чего-нибудь женюсь». Кстати о Саше Черном: раньше можно было снять номер в меблированных комнатах хоть на сто лет. А сейчас даже такой пустяк – проблема.
Запоздало, конечно, но страхи свои Жорж подавил, он зацеловал ее слезы, жалость и нежность вытеснили все сомнения, мысли, ему даже показалось, что наступила любовь. Пока подленькая мыслишка не вползла в голову: «Так бы легко с Ариадной!» Жорж подавил ее тяжким вздохом, но то-то и оно, что подавил,
В город вернулись уже в темноте, и чем ближе были к дому, тем беспокойнее, тревожнее чувствовала себя Маргарита. Георгий Андреевич твердо решил прийти сегодня же к ее строгим родителям, хотя что им сказать, как вести себя с ними, он толком и понять не мог. В переулке, где жила Рита, – это совсем недалеко от Виндавского вокзала, так что извозчик не понадобился, – тусклые фонари освещали сами себя: совершенно рембрандтовская картина, нечто вроде «Ночного дозора». Из тьмы и выплыл ночной дозор: человек пять их было, местная шпана. Все как один с папиросками, приклеенными к губе, руки в карманах, рожи хамские.
Рита тихо охнула: «Брат!» – и прижалась к Жоржу. От группы отделился один с кудрявой рыжей челкой из-под кепки, ни слова не говоря схватил Риту за ворот платья, рванул на себя и с размаху врезал кулаком в лицо. Лишь потом посыпалось:
– У, шалава! Шляешься тут!.. – и это еще было самое нежное.
Георгий Андреевич бросился разнять, да что вы, молодой человек, да как вы смеете, и даже крепко ударил Ритиного братца, не зря его в гимназии английскому боксу учили, но с двух сторон на него кинулись дружки, удар – в глазах вспыхнули алмазы, он еле удержался на ногах, пропустив следующий – в челюсть. Ножа он не увидел, только резкая боль в боку – и Георгий Андреевич упал. Последнее, что услышал – «Все. Не жилец!»
Очнулся Георгий Андреевич утром в палате Института Склифосовского с диагнозом «колотая рана в области правого легкого и сотрясение мозга». Ни отцу, ни следователю из МУРа ничего толком рассказать не мог, он даже не знал, в каком переулке все это случилось: подобрали его с мостовой на 4-й Мещанской, как он там оказался, сам понять не мог: били-то его в переулке, и он не знает, не помнит, в каком именно.
Конец ознакомительного фрагмента.