Жили-были, ели-пили. Семейные истории
Шрифт:
– Конечно, я свободно говорю по-латыни! – не моргнув глазом, ответила я.
Она улыбнулась. «Тебе от отца досталось чувство юмора. Это хорошо. Так вот. На моем лице можно нарисовать все, что угодно! И я в зависимости от грима стану всем, кем угодно! А всякие там красавицы только и могут красавиц играть! Потом стареющих красавиц! Потом красивых старух. И всё! А моё лицо, – у меня было ощущение, что она обращается к нему на «вы» и с большой буквы, – позволяет мне всё! Играть весь всемирный театральный репертуар! Правда, этим никто не пользуется».
Она часто возвращалась к этой главной обиде ее жизни – долгому забвению и невостребованности.
– Я всегда мечтала сыграть Елизавету Английскую, но не срослось, ни в кино, ни в театре. Давай
Нашли портрет. Отложили тоже. Настал мой черед делать предложение. Боялась.
– А вот что скажете об этом? – Я держала в руках репродукцию Пикассо «Любительница абсента» – портрет едкой, угловатой, наклюкавшейся наркотического напитка женщины, внимательно следящей своими черными бусинками за видениями, недоступными больше никому.
Пауза. У меня всё похолодело. Сейчас развернется и уйдет.
– О, то, что надо! Моё, – обрадовалась она.
Еще мне очень хотелось, чтобы мы с ней сняли что-то из австрияка Климта, уж он точно самый яркий, наряду с чехом Альфонсом Мухой, представитель европейского модерна. Модерн меня завораживает абсолютно. Стиль, не похожий на предыдущие, очень декоративный, витиеватый, природный и текучий. Короче, мой любимый! Климт был очень популярен благодаря своим прекрасным вызолоченным женским портретам – как на волшебной мозаике со странно и прекрасно подобранными оттенками. Его сказочно-реальные женщины выделялись, отрываясь от фона, словно живые. Один портрет, кстати, очень напоминал мою бабушку в молодости. Один в один просто. Еще он писал мифологические сюжеты, которые пользовались феерическим успехом, несмотря на то что многие работы были названы критиками порнографическими, где с полотен, полуприкрыв глаза, смотрели на зрителей женщины с мистическим обаянием – со взглядом Марлен Дитрих или Греты Гарбо, хотя их еще тогда и в помине не было.
Мне очень нравились Юдифи Климта. Одна, номер один – они у него шли под номерами – молодая, эротичная, томная, соблазнительная, с полуприкрытыми глазами, которая держит в руках военный трофей: голову полководца Олоферна, который поимел удовольствие и заплатил за это жизнью – обычная стародавняя история… И уже не просматривается никакой библейский сюжет, просто отношения мужчины, уже обезглавленного, и женщины. Так бывает.
«Любительница абсента» в исполнении Гурченко
На открытии первой выставки в Москве. 2002 г.
С художником по гриму Люсей Раужиной
«Юдифь Климта
А Юдифь номер 2 – именно ее я предложила Людмиле Марковне – уже женщина-вамп, femme fatale, с длинными руками, живущими своей жизнью, с обнаженной грудью, зрелая, сладострастная, опасная, видавшая виды,
Молча показала «Юдифь номер 2».
«Вот! Это обязательно!»
– А как же обнаженная грудь? – спросила я.
– Но это же классический образ! Этого требует сюжет! Но, если ты боишься, давай меня чем-нибудь слегка прикроем!
Я в общем-то не боялась, просто никогда еще не снимала обнаженных людей, чувствовала себя неловко, очень стеснялась. Но пришлось настроиться, что я теперь не просто папина дочка, а фотограф, человек с вполне определенной профессией, которая иногда диктует свои правила.
Остановились мы в результате на пяти работах, хотя всем остальным я предлагала только по одной. Но в этом случае понимала, что чем больше, тем лучше. Договорились о съемках на следующей неделе – необходимо было время на подготовку.
Устроили «худсовет». Что у нас было для съемок? Почти ничего.
Для «Любительницы абсента» Пикассо было все, кроме сифона, который я срочно купила в антикварной лавке.
Для Елизаветы Английской костюм и украшения были взяты в аренду на «Мосфильме», а то странное сито, которое она держит в руке, соорудили из цветочного поддона, просверлив в нем дырки раскаленным гвоздем. А длинную цепочку я одолжила у мамы.
Тулуз-Лотрек требовал страусиных перьев, и я нашла магазин для бальных танцев и танцев на льду – блестки, бархат, вышивки, коньки-туфли, бижутерия и перья!
С Юдифью было сложнее. Надо было за пару дней всего-навсего повторить Климта – вырезать детали для аппликации и соорудить костюм из золотой жатой бумаги.
Готовились тщательно.
Людмила Марковна пришла снова вовремя, без капли грима на лице.
– Вот, посмотри, о чем я говорила! Чистый лист! Можно рисовать всё, что угодно! Меня даже консьерж не узнал! Она явно была горда!
Села на грим. Все остальные ушли в другую комнату, чтобы не мешать. Люся Раужина начала колдовать.
Через минут сорок она вышла к нам в гриме любительницы абсента с колтуном спутанных волос на затылке. Оделась. И тут поразила меня на всю жизнь:
– Мне надо порепетировать!
– Что? – не поняла я. Репетировать фотографию, маленький сюжет? Казалось, принял позу, сделал взгляд, и всё?
– Где у вас зеркало? Мне надо пару минут побыть одной.
Она ушла и через несколько минут «репетиций» вернулась чуть сгорбившись, немного шаркающей походкой. Села. Мне стало ее жалко. У нее тряслись руки. Видно было, что ей необходимо принять дозу. Посмотрела на меня, явно не узнавая. Глаза в кучу, щель вместо рта, крючковатый нос, колтун черных, давно не чесанных волос. Села, тяжело оперевшись на стол. Подперла худыми паучьими руками осунувшееся лицо. И уставилась в пустоту, в себя, внутрь, в свои зеленые, абсентные, разъедающие мозг галлюцинации. Будто ей внутри включили какие-то видимые только ей картинки.
– Снимайте, – хрипло сказала она.
Казалось, ей сейчас понадобится медицинская помощь. Размытый взгляд в никуда, неслышное дыхание… Стало не по себе.
Сняла буквально с одного дубля, настолько всё было страшно и «в десятку».
С остальными работами было то же самое – она уходила в комнату и, проживая там чью-то чужую мимолетную жизнь, возвращалась то английской королевой, то лотрековской кокоткой, то легендарной гордой Юдифью с вечной головой Олоферна под мышкой. Вернее, головой оператора Кружкова. Он мучился – не знал, какое выражение должно быть у отрубленной головы. Это ж тоже образ и тоже важно, говорил он. Мою голову ведь будет держать сама Гурченко!