Жили-были мы с братом. Часть 2

Цымбаленко Сергей

– Давай, я пришью, – мне тоже хочется сделать что-нибудь хорошее для своего подопечного.

За этим занятием и застает меня Наташа.

– Так, голубчики, – говорит она, кровожадно посматривая на нас, – значит, вам хорошо, а на меня наплевать, да?

– Ой! – это я вгоняю иголку в палец.

Лешка растерянно смотрит то на меня, то на Наташу.

– Не бойся, Леша, я его не съем, – со вздохом говорит покинутая подруга, снимая пальто.

– Она меня не съест, – поспешно подтверждаю я.

Лешка опускает глаза и с независимым видом уходит на кухню.

Иголка почему-то норовит пролезть

мимо дырок в пуговицах. Ну, вредина. Просто смешно.

– Тебе помочь? – милостиво предлагает Наташа.

– Я сам!.. Ты не сердись, что не заходил. Тут такие дела с Лешкой…

– Ладно уж.

Хорошо смотреть в ее понимающие глаза. Обнять ее хочется.

На кухне грохнула табуретка, мы вздрогнули от неожиданности.

– Что-то Лешка развоевался.

– Иди, иди.

Лешка сидит на краешке табуретки, нахохлившись.

– Эй, ты чего? – спрашиваю я. – Пойдем к нам.

– Не пойду.

– Вот те раз. Почему?

– Да ну… – брезгливо морщится Лешка. – У вас там любовь.

Меня разбирает такой смех, что без сил падаю на пол.

Прибегает Наташа. Мама подходит, мой лоб трогает. Я все равно не могу успокоиться.

– Не волнуйтесь, Анна Ивановна, – невозмутимо говорит Наташа. – Это с ним бывает.

Сердитый Лешка выскакивает в коридор. Настигаю его в дверях с пальто и шапкой в руках.

– Ты куда?

Лешка смотрит в пол. Поднимаю его голову, смотрю в обиженные глаза. Он отворачивается.

– Пойду я. Вдруг тетка пришла, волнуется.

– Ну, иди… – растерянно отвечаю я. Спохватываюсь. – А обед? Мама старается только ради тебя.

– Потом! – кричит Лешка на ходу.

– Через час чтобы был! Возвращаюсь к своим.

– Ушел? – тихо спрашивает Наташа.

Мама смотрит встревожено. А что я мог сделать? Силой не отпускать? Разве поймешь этого, в общем-то незнакомого мальчишку.

– Я сказал ему к обеду вернуться, – оправдываюсь я. – Боится, что тетка его потеряет.

Мы все делаем вид, что это объяснение нас успокаивает.

– Обед-то еще приготовить надо, – спохватывается мама. – Вы ж, наверное, умираете от голода.

Она хлопочет на кухне. Наташа вызывается помогать.

А мне что делать? Все меня бросили.

– Анна Ивановна, неужели этот тип вам не помогает? – ехидничает Наташа.

Мамы есть мамы. И моя, недовольно помолчав, защищает:

– Почему не помогает? Вот пуговицы к рубашке для Леши сам пришивает…

Вспоминаю колючую, непослушную иголку.

– Ой, мам, я лучше что-нибудь другое сделаю.

Наташа смеется. Я пристраиваюсь рядом с ней чистить картошку. Картофелины скользят в руках, словно рыбешки.

Боевая подруга выговаривает негромко:

– Бессовестный! Все на маму свалил.

Я молчу. В самом деле, все хозяйство мама взяла на себя.

Может, жалеет мое время. А может, когда мы остались без Лешки, я снова стал для нее маленьким, нуждающимся в заботе. По полчаса мама может выговаривать, почему не надел шарф, плохо застегнул пальто. Даже старается погладить по голове, как малыша. Просто смешно… В старом доме нужно было колоть дрова, расчищать дорожки от снега, отводить весенние ручьи. Я чувствовал себя значительным человеком. Теперь вот занимайся дамским делом!

И Наталья еще и хихикает. Нет, о чем-то задумалась.

– Ты что?

– Деда твоего вспомнила. Как он про ваш старый дом говорил…

Наташа, как всегда в последнее время, мои мысли угадывает. Может, в самом деле, между нами особые волны существуют? Надо исследовать, открытие века получится.

– Он с ним как с живым разговаривал, советовался во всем, – подхватываю я.

Для меня старый Дом тоже был тайной силой, которая послушна только деду. Я их обоих побаивался. А когда дед начинал губами шевелить, будто меня нет рядом, совсем жуть брала. Представить страшно, как наш деревянный дом сносили. Это как уничтожить дерево или даже убить человека. Никто из нас не захотел при этом присутствовать. Это было как раз в тот день, когда умирал дед. Наверное, Дом стонал от боли и обиды и ждал, что мы вот-вот придем на помощь… Я тогда это не понимал, сердился на деда, что он не хочет в новую квартиру переезжать. Его долго уговаривали.

Все дома снесли, только наш гордо стоял среди новостроек. Дед упрямо говорил: «Скоро умру, тогда сносите. Не долго уж…» Может так быть, чтобы дом и человек как бы срослись, пустили корни друг в друга? Может, дед в самом деле из-за дома умер, не захотел жить без него? Страшно.

Нож в Наташиных руках перестал быть ловким и быстрым. Она спросила:

– Дед рассказывал, как построил дом?

– Нет.

– Удивительная история.

Оказывается, дед в молодости (до сих пор не могу это представить) был влюблен в девушку, дочь столяра с соседней улицы. Он, подающий надежды ученый, рассказывал тайны живого – каждой травинки, букашки. Она слушала, молчала… И вдруг стала гулять с другим, молодым столяром, учеником ее отца. Тот не умничал, а просто мял и целовал девицу… Дед взял в руки топор. Такая боль обжигала его, что он мог бы убить их, себя, начать крушить все вокруг. Но вместо этого стал строить дом. Один, почти без отдыха и сна. Все потом приходили любоваться строением, похожим на корабль, готовый отправиться в плавание.

– И девушка вернулась к нему? И стала моей бабушкой?

– Нет. Это ведь жизнь, а не сказка.

Мы помолчали. Я представляю деда, который рассказывает Наташе эту историю, и неожиданно говорю:

– А дальше дед наверняка сказал, как жаль, что он не встретил тебя лет шестьдесят назад.

Наташа краснеет.

– Откуда ты знаешь?

Чудачка! Разве можно влюбиться в кого-нибудь, если рядом она. Наверное, раз в двести лет удается встретить человека, который так тебя понимает. Не то что та девица, которая отказалась принять от деда целый мир. Скорее всего, она так и не поняла, что потеряла.

– Вы что же, на год вперед решили картошки начистить? – возвращает нас к жизни мама.

А Лешки все нет и нет…

Мы шагаем с Наташей по заветной улице, но никто не салютует нам снежками.

– Может, мне не приходить пока? – жалобно спрашивает она.

– Это еще почему?

– Неужели ты не понимаешь? Он сейчас не хочет делить тебя ни с кем. Знаешь, как он на тебя смотрит? Как изголодавшийся зверек.

– Скажешь тоже, – недовольно бурчу я. – Поговорю с ним по-мужски, и все будет в порядке.