Жили-были старик со старухой
Шрифт:
Она сидела во главе праздничного стола, а за ее спиной в промытое хрустальное окно ломилось апрельское солнце, окатывая голову и плечи щедрым, ярким светом. Лицо, обрамленное белым — ради Великого праздника — шелковым платком, казалось смуглее, брови были спокойны. Тонко, как и полагается благородным, позванивали чашки кузнецовского фарфора, аппетитно пахнул свежезаваренный чай — китайский, Мотя принес два цибика, — по темно-янтарной поверхности метался нежный дымок. Старшие внуки старались говорить басом и словно невзначай дотрагивались до бритых
— Покажи, покажи! — нетерпеливо закричала Лелька.
Тайка держала в высоко поднятой руке ключ и улыбалась.
Мамынька подняла бровь.
— Квартира! — торжествующе объявила внучка.
Занавес.
Подходила к концу Светлая неделя. Лелька с восторгом «проветривала наряды», а предстояла еще Первомайская демонстрация. Накануне бабушка Ира принесла красный флажок на занозистой палочке. На флажке было написано на двух языках: «1 Мая». Буквы были наляпаны твердой белой краской, поэтому флажок был жестким и от него сильно пахло маринованными огурчиками.
В Светлую неделю работать грех, однако попробуй не поработай. Придя с комбината, Ирина открывала шкаф и озабоченно раскладывала белье в две стопки: поновее и покрасивее — в одну, остальное — в другую.
— С ума-то не сходи, — урезонивала дочь Матрена, — ты же эту квартиру в глаза не видела. Куд-да ты покрывало тащишь, тебе Тоня с Федей на юбилей дарили?! — Старуха в отчаянии махнула рукой.
— Мама, ну мне-то зачем. Пусть Таечке будет. Ведь у нее своего никогда не было, только что на ней.
— Да уж, — горько язвила старуха, — голая и б'oсая твоя Таечка, как же! Платье новое крепдешиновое справила, а ты себе довоенное перелицовываешь. Я старая, да не ослепши пока; зимой ты в тряпочных бурках шлепала, а она в модных ботиночках щеголяла!
— Так она молодая, — Ира пожимала плечом, одновременно тихонько пересчитывая наволочки, — а я вдова, баба. На кой мне ботиночки на каучуке? Я вот что думаю, мама, — Ира озабоченно посмотрела на стол, — я думаю, надо бы из посуды что-нибудь…
— Дай спокой с посудой. У тебя что, лавка посудная? Тоня с Федей сервиз собираются дарить, когда уж она там новоселье справлять думает.
Ярилась, негодовала старуха, бранилась, как сказано в каноническом тексте, на чем свет стоит. Дочка возражала редко — скорее для поддержания беседы или чтобы передохнуть, когда отводила ото лба влажную короткую прядку. Оттого ли, что Ира почти не прекословила или от радостной ее полуулыбки мамынька не успокаивалась, а продолжала бушевать.
— Вчера ботиночки, сегодня один крепдешин, завтра другой, а о своем отродье она много думает? Ребенок вон в чем ходит…
Лелька оторвалась от созерцания флажка и вмешалась в монолог:
— У меня тоже платье новое. Штапельное, — и Матрена ничего не могла на это возразить, да и кто мог бы, тем более что появилась Тайка.
— Я прямо с работы; устала как собака.
Услышав ответ, недовольно вытянула губы:
— Заче-е-ем ты, ну кому это мещанство надо?
Ира с матерью одновременно посмотрели друг на друга: одна — недоуменно, другая — торжествующе.
Таечка сняла жакетку и присела на стул, обмахиваясь сложенной газетой.
— Кошмар, жара какая. Хоть стой, хоть падай. Завтра Первое Мая, в чем я на демонстрацию пойду? В жакете сваришься.
— Это по-вашему, по-новому, первое мая. А по-людски, так середина апреля, мученицу Ирину празднуют, — недовольно заметила старуха.
— Ой, бабуль, я чуть не забыла! — Тайкина газета остановилась в воздухе, и Лелька успела прочитать загадочно сложенные слова:
НОЙ
ПАРТИИ
— …за диваном заскочу на днях, а то мне там спать не на чем.
ЯЩИХСЯ
РАН
— Как же ты его потащишь? — заинтересовалась бабка, а Ира с тревогой посмотрела на дочь.
ЛОЖНЫХ МЕРАХ
ВОЕНИЮ
АХОТНЫХ ЗЕМЕЛЬ
— Конечно, не сама потащу, мне помогут. Мы приедем и заберем. В среду, наверное.
— Человек какой поможет или грузчика наняла? И почем сговорилась? — продолжала Матрена.
— «Человека», «грузчика»… Какие у вас старорежимные понятия, — снисходительно улыбнулась Таечка. — Просто один знакомый поможет.
Не нужно было здесь ни этой крохотной запинки, ни вскинутого с вызовом подбородка — вся головоломка, которая, в сущности, для старухи таковой не была, послушно выстроилась в нехитрую картинку.
УМА ВЕРХОВНОГО
— Нет, милая моя, — спокойно произнесла она, — так у нас не делают. Чтоб ты приводила чужих людей, и они мое добро растаскивали? Ищи-свищи таких дураков.
Таечка смешалась. Она переводила взгляд с бабки на мать, и ее растерянность нарастала. Ира сидела, устало сложив руки на скатерти, и улыбки на ее лице уже не было. Растерянность дочки перешла в возмущение.
— Во-первых, это мой знакомый, — пылко начала она.
НОВЫЕ
ОРДЫ
— Твой знакомый, — с нажимом повторила старуха, — пускай приходит к тебе в дом. Мне он — чужой человек, таких вон полная улица.
ЦИАТИВА
ХАРЕЙ
— …ты приведи человека в дом, представь; пусть отрекомендуется честь по чести, как и следует быть. На всех шаромыжников мебели не напасешься.
Ира согласно кивнула.
ВОЙ
ОБЩЕСТВЕННОСТИ
Мама подняла глаза куда-то к лампочке и опять замахала газетой. Больше ничего прочитать не удалось.
…То ли капли хорошие Федя прописал, то ли уходилась мамынька, наставляя строптивую внучку, но спала она в эту ночь как убитая. Снился ей высокий солдат со скаткой через плечо и ранцем за спиной, только шляпа была, как у зятя, совершенно партикулярная. Грудь пересекают ремни, и каким-то способом — за ремень, что ли? — на груди прикреплена бутоньерка. На ногах же — и смех и грех — бурки самодельные, что Ирка шила, даже строчка видна.