Жили-были (воспоминания)
Шрифт:
Так сейчас в Зоологическом саду дети катаются на пони.
Вспоминаю прозрачную тень самолета на траве, человеческую фигуру на тени, отчетливую, скорченную между двумя плоскостями, запах касторки и шумную толпу.
После полета зрители возвращались довольные и гордые. На полетах играл оркестр, вероятно, гвардейский: короткие визгливые флейты и отрывистые барабаны.
Оркестр возвращался в город с музыкой.
Толпа шла впереди. Мысли людей были раздуты и подняты звуками флейт и сознанием того, что человек уже летает.
Шли тесно, поворачивая
Шли через Острова, через мосты, по улицам, по сторонам которых за заборами толпами стояли кочны капусты на огородах.
Толпа, готовая опрокинуть, топтать и толкаться, шла во всю ширину улицы, от забора к забору.
Пришла полиция разгонять.
Разогнать удалось только тогда, когда приказали замолчать оркестру и музыка прекратилась.
Почему же надо было разгонять толпу?
Беспорядок!
Пятый год прошел совсем недавно: еще недавно городовые на перекрестках стояли по двое и не с шашкой, а с ружьем.
Александр Блок писал матери своей 24 апреля 1910 года: «В полетах людей, даже неудачных, есть что-то древнее и сужденное человечеству, следовательно, высокое». [15]
Автомобиль появился тише.
Существует в хронике картина, в которой сняты первые автогонки между Москвой и каким-то южным городом.
Шоссе как шоссе, и на нем стоят как будто сегодняшние березы. Май. Листья мелки.
15
«В полетах людей, даже неудачных...» – А. Блок. Письма к родным, т. II. М. – Л., Academia, 1932, с. 75.
Едут телеги, мало изменившиеся, в телеги впряжены уже не совсем сегодняшние лошади с дугами.
Выходит на край шоссе старик с большой, негустой и плоской бородой.
Всегдашний Толстой.
Он подпоясан; пальто на спине горбится, на голове картуз. Он такой, как надо. Мимо едут довольно высокие, но очень короткие машины с прямо поставленными рулями. Машут люди с машин, переживая скорость, машут руками Толстому, и тот в ответ им вежливо-коротко машет рукой.
Никто из них не знал, что завтра они будут далеким прошлым, а он... нет.
Сказано в одной старой книге: «Вы говорите, время идет. Безумцы! Это вы прохо?дите!»
Техника летит вперед, проходя и старея с естественной, но невероятной скоростью.
Гимназия Шаповаленко, что была на Каменноостровском
Николай Петрович Шаповаленко, ученик академика Павлова, физиолог-экспериментатор, стал лечащим врачом, специалистом по хворям младенцев.
Какой-то влиятельный человек, у которого вылечен был младенец, оказал доктору протекцию. Были тогда частные гимназии и реальные училища с правами. Такие учебные заведения сами экзаменовали учеников и выдавали им полноправные аттестаты.
Врачам
Наша гимназия была такой бронзовой пепельницей – подарком влиятельного пациента или пациентки.
Мы в этой пепельнице лежали окурками. Гимназия вся была наполнена исключенными, а вспоминаю я о ней, когда она обратилась в мираж, с нежностью.
Доктор Шаповаленко ходил в черном измятом и испухленном сюртуке. Он смотрел на нас невнимательно, как человек, торгующий уцененным товаром, но и проницательно, как ученик гениального физиолога.
Он имел свои педагогические теории: до пяти лет, говорил он, ребенка ничему не учат, и за это время он и устанавливает те навыки, которыми живет всю жизнь.
Конечно, физиолог в гимназии скучал, но понимал, почему вот этот мальчик улыбается: у него не развиты задерживающие центры; а этот шумит потому, что недавно выздоровел.
Просил он у гимназистов немногого: не бросать окурков в писсуары уборной, – противно их оттуда доставать.
Из министерства народного просвещения приезжали окружные инспектора. Класс замирал от сознания собственного ничтожества. Действительно, все знали курс с большими пробелами.
Окружной же инспектор смотрел сперва под партами – не носим ли мы высоких сапог. Их нельзя было носить. Потом смотрел над партами – не носим ли мы австрийки: это тоже почти запрещалось. Потом садился с каким-нибудь учеником, брал его книгу и вытряхивал из Горация подстрочник. Иногда он делал в нем поправки.
Я пишу об этом так долго потому, что знаю своих старых товарищей. Вышло не так плохо. Старые гимназии не все были похожи на гимназию Шаповаленко, но вообще мы курс гимназии знали.
Стараюсь рассказать о многом, нарушаю временну?ю последовательность
Я пишу отрывисто не потому, что такой у меня стиль: отрывисты воспоминания.
Когда-то я видел грозу на берегу Финского залива. Там редки грозы. Та гроза была всех грозней. Стремительно бежали высокие волны. Молнии сверкали коротко и непрерывно; при блеске их грани волн и обрывки туч казались неподвижными; но при каждом новом взмахе молнии тучи и волны оказывались в новом, неподвижном и резко отличном от прежнего складе.
Так вспоминаешь революцию. Сперва долго ее предчувствие: вот сейчас дунет ветер. Но ветра все нет, и только большая туча краем войны выдвигается над горизонтом.
Потом частые молнии, и в быстрых вспышках проходит жизнь. Она кажется не развивающейся, а резко переставляемой. Только через десятилетия понимаешь связи.
Столько прошло в жизни людей, что я уже их всех не помню: у меня остались только воспоминания о воспоминаниях.
Вспоминаю, как возвращался из гимназии.
Иду с товарищами по Каменноостровскому. Справа «Аквариум»; там будет потом – подсказывает другое воспоминание – «Ленфильм», будут работать братья Васильевы и Юрий Тынянов.