Жили два друга
Шрифт:
– Идемте же, Зара! – окликнул ее Демин даже несколько сердито.
Она выпрямилась, худая, стройная, сильная. Демину вдруг показалось, что от предзакатного солнца в лесу сделалось ярко-ярко. «Она, кажется, выше меня или вровень», – почему-то подумал Демин, сам удивляясь нелепости пришедшей на ум мысли. Близко от себя он увидел продолговатый разрез глаз, щеки в веснушках, с еще не просохшими на них слезами, смятые волосы, упавшие из-под пилотки на чистый лоб. Она вдруг стала ниже, и он не сразу понял отчего. Он только ощутил прикосновение, от которого сладко заныло сердце. Это голова
– Товарищ старший лейтенант… товарищ командир, да как же все это?
Демин подумал, что она вспомнила о Пчелинцеве.
– Не надо, Зарема, успокойтесь, – оказал он совершенно растерянно. – Мы теперь ничем не в силах помочь нашему Лене. Сегодня он, завтра, быть может, я.
Но идти-то до Берлина во имя всего святого, чему мы клялись, надо!
– Нет! – внезапно выкрикнула она. – Нет! Я не хочу, чтобы это когда-нибудь случилось с вами. Слышите, не хочу! Не хочу!
И тогда он начал, кажется, что-то понимать.
– Да как же это так… как же, Зарема? Это правда, Зарема! А я все время думал, что ты его…
Не опуская глаз, девушка горько покачала головой.
– Ты плохой психолог, Коля. Ты обладаешь прекрасной наблюдательностью лишь в воздухе, а на земле ты начисто ее лишен.
Демин смотрел на топкие рыжие верхушки сосен, на их кроны, облитые негреющим осенним солнцем. Но видел только лицо Заремы.
– Прости меня, – сказал он сбивчиво.
– За что?
Демин притянул ее к себе, нашел холодные губы. Он никогда не думал, что это случится так просто.
– Только как же мы будем? – спросил он шепотом, в каком-то отчаянии от того, что не может победить сладкой расслабленности. – Фронт, боевая работа – и вдруг это?..
– А разве про «это» надо докладывать? – стыдливо отводя глаза, горько усмехнулась Зарема. – Мне кажется, такой статьи ни в одном уставе нет. – Она вдруг почувствовала, что отрывается от земли, и, запрокинув голову, вгляделась в чистое, яркое от синевы, но уже темнеющее небо. – Глупый, куда ты меня несешь? Тебе тяжело?
– Нет, что ты! – взволнованно ответил ей Демин. – Ты совсем не тяжелая. И я готов нести тебя долго-долго… Понимаешь?
– Понимаю, – ответила Зарема. – Только все-таки не устань, сделай передышку, Коля. Жизнь, она длинная-длинная.
Демин опустил ее на пригорке, у толстого корня многолетней сосны.
– Наклонись, – тихо позвала его Зарема. И когда он повиновался, властно притянула его к себе.
Небо вдруг стало темным, а ветер запутавшийся в стволах сосенок и елей, нерешительно зашуршал опавшими листьями.
– Моя? – сдавленно шептал Демин, не в силах найти какие-то другие, большие слова.
– Твоя, – выдохнула она в ответ.
…Ночь уже полностью окутала лес, когда Николай и Зара в обнимку приближались к аэродрому. Потрясенные случившимся, счастливые, они часто останавливались и замирали в объятиях друг друга.
Пока шли до стоянки, Зара то и дело просила:
– Коля, ну повтори еще раз. Ну самый последний.
– Люблю, – повторял
– Мне? – сердито недоумевала Зара.
– Нет, не тебе, а вот этому нахохлившемуся лесу, тишине, что каждую минуту может взорваться от выстрелов. Не верю потому, что завтра опять под зенитки с курсом на запад.
Зара положила ему на плечи горячие руки:
– Не надо об этом… никогда не надо, Коленька.
– Нет, Зарочка, от этого не уйдешь. И я по пути к имперской канцелярии за нашего Леню еще не одну бомбу в цель положу. А то, что случилось сегодня, как в скачке… И не верится, что будет она бесконечной…
Зара обхватила его лицо, прижала к своему.
– Так и будет, Коля. Так и будет. Вот увидишь!
Из-за деревьев донесся басовитый, надтреснутый рев опробуемого мотора. Искры из патрубков прорезали темноту ранней осенней ночи. «Кажется, нашу «тринадцатую» опробуют», – отметил про себя Демин, узнавший по гулу работу своего двигателя. Зарема тоже вслушивалась в этот близкий гул и с грустью думала: «А будет ли так всегда?..»
На другое утро начальник штаба полка майор Колосов вызвал к себе Демина. Штаб из аэродромной землянки успел перебрался на окраину города, в небольшой холодный, дощатый домик, брошенный эвакуировавшимися владельцами. Аэродромная землянка стала теперь лишь стартовым командным пунктом, действовавшим в те часы, когда полк вел боевую работу, и замиравшим, когда ненастная погода или другие обстоятельства эту работу прекращали.
День выдался пасмурный, с промозглым, сырым дождем и едким туманом, обступившим со всех сторон летное ноле. В комнате начальника штаба Демин по воем уставным правилам доложил о прибытии. Маленький, тучный Колесов, как и всегда перехлестнутый ремнями, оторвался от толстой тетради, в которую что-что записывал, и, рассеянно посмотрев на старшего лейтенанта, молча кивнул на стол. Демин так же молча сел, снял с головы отяжелевшую от дождя фуражку, стряхнул капли с блестящего лакированного козырька. Ожидал разговора с деланно-скучным лицом.
– Устали за эти дни, Демин? – спросил начальник штаба участливо. Демин невесело пожал плечами.
– Да нет, отчего же? Все как на войне. – Под внимательным взглядом узких, в красных прожилках глаз майора он опустил голову. Колесов постучал о стол цветным карандашом, зевнул и провел ладонью по лбу.
– О боевой работе много говорить не стану. Завтра полк примет новый командир, тогда, очевидно, она и возобновится.
– Кого нам дают вместо полковника Заворыгина? – несколько оживился Демин.
– Не дают, а назначают, – сухо поправил Колесов.
– Ну пускай назначают, – без всякой интонации согласился старший лейтенант.
– Дважды Героя Советского Союза подполковника Ветлугина.
– Ветлугина? – переспросил Демии. – Где-то я уже слышал эту фамилию.
– Он прославился под Сталинградом, – задумчиво пояснил начштаба. – Совсем молодой парень. Двадцать пять лет. Летал на штурмовки с дьявольским упорством, и не только днем, но и ночью. А ночью на ИЛе всего несколько человек могли летать. Наконечников, Скляров и еще пять-шесть летчиков.