Жить и помнить
Шрифт:
И усыпил бдительность Шипека. Когда речь зашла о производительности труда врубовых машинистов и Очерет стал рассказывать о делах на шахте «Центральная», Томаш неожиданно, как отбойный молот в пласт, врезался в разговор:
— Правильно, товарищ Очерет! Каждый должен об ударниках знать. Наша бригада сегодня в ночную смену идет. Ребята мне и наказали: зови русских шахтеров, нужно с ними потолковать. Как быть теперь, и сам не знаю! — и вздохнул с видом великомученика.
— Томаш! Опять за свое? — сиплым
Но было поздно. Очерет переспросил:
— Говоришь, ждуть хлопци?
— Ждут, ждут! — поспешно подтвердил Томаш. — Мне одному в бригаду возвращаться никак нельзя. Побьют. Ей-богу, побьют. У нас ребята серьезные.
— Яка буде резолюция? — обратился Очерет к Самаркину и Волобуеву.
— Раз ждут — надо идти, — в один голос, не задумываясь, решили воркутинцы, может, потому, что по тону, каким был задан вопрос, поняли, чего ждет от них их старший товарищ.
— Добре! Дэ згода у семействи, там мир и тишина. Пишлы до твоей бригады, — повернулся Очерет к Томашу. — Эксплуатируй.
Томаш воинственно водрузил берет на положенное ему место.
— Вот так, папаша Шипек, надо дела решать. По-партийному. А ты затвердил: «Не приставай, Томаш, уходи, Томаш!» Привет пенсионеру!
За шесть месяцев пенсионной жизни Шипек не привык к этому, на его взгляд, обидному слову.
— Катись, байстрюк! — гаркнул сердито. Но когда за русскими и Томашем закрылась дверь, добавил как бы в свое оправдание: — Заядлый у поганца характер. Шахтерский. Прицепится, как пластырь до мягкого места, — не оторвешь!
— Слышал? — повернулся Станислав к брату. — Так на всех шахтах — ширится социалистическое соревнование.
— Социалистическое соревнование! — усмехнулся Ян. — Не слышал таких слов.
Шипек сердито прохрипел:
— Многого ты там не слышал! А что слышал, на то теперь наплюй с познаньской ратуши. Чет-нечет!
— Не та теперь шахта, — поддержал Феликс. — Вон виднеется крыша. Наша новая электростанция. Сами строили. Ты такое слово слышал — воскресник? По двести часов каждый шахтер отработал на строительстве электростанции.
— За плату, конечно?
— Какая плата! Для себя строили.
— Разве шахта не пана Войцеховского?
Дружный смех огласил помещение профкома. Хрипло, с кашлем смеялся Шипек, добродушно Станислав, до слез Феликс.
— Тю-тю! Поминай как звали. Бежал, и духу нет. Теперь он в Лондоне или в Нью-Йорке небо коптит, — вытирал слезы со смеющихся глаз Феликс. — Там всякую шваль собирают.
Пожилой рабочий с белым кривым шрамом на черной шее спросил с усмешкой:
— Может, ты его в Лондоне встречал?
Вопрос вроде и невинный, а Ян да и все вокруг почувствовали его враждебный тон.
— Не приходилось! — и Ян отвернулся. Обиделся. А на кого он, собственно, обиделся:
Худой, черный, одержимый Шипек хрипел:
— Наша шахта! Народная! А пана Войцеховского — псу под хвост! — и добавил несколько сильных слов, обычно в печати не употребляемых. — Я знаю, что такое горняцкий пот. Гнули меня в дугу тыщу лет. Теперь выпрямился Адам Шипек во весь рост. Ты еще молодой, может, и не знаешь, а отец твой помнить должен. Был когда-то у нас, горняков, сказ о Скарбнике. Жил властитель подземных сокровищ. Никому не позволял коснуться своих богатств. Гибли шахтеры под землей. А сейчас хозяин всех недр — народ.
Неизвестно, сколько бы еще распространялся Шипек на эту тему — поговорить старик любил, — но в комнату с озабоченным видом вошел молодой парень с бумажкой в руке. Судя по вздернутому носику и бегающим лукавым глазам, парень был не без ехидства, что, впрочем, сразу и обнаружилось. Увидев Шипека, он поднял рыжую бровь:
— Дядя Шипек, опять речи произносишь? Сразу видно — человек на отдых ушел. Поговорить всласть можно.
Шипек нахмурился: в словах парня послышался обидный намек:
— Ты что, Януш, с бумагой носишься, как министр без портфеля?
— Дело есть.
— Что такое?
— Тебе теперь без интереса.
— Ну, ну, полегче, парень. Все там будем. Какую кляузу сочинил?
— Посмотри, если охота.
Шипек с недоверием взял бумагу:
— Без окуляров не разберу.
— Там и разбирать нечего, — пояснил парень. — Мое обязательство. Включаюсь в социалистическое соревнование.
— И ты!
— Зачем мне от других отставать? Я видел, как советские шахтеры работают. Правильно работают.
На черной физиономии Шипека, как жар в печи, прорезалась улыбка.
— Слаб ты, Януш. Нет у тебя еще настоящей хватки.
Януш обиделся:
— Кто на пенсии, тому легко рассуждать.
Станислав кивнул в сторону Януша.
— Конкуренция, — неуверенно проговорил Ян. Снова грянул смех.
— Нет у нас теперь такого слова, — заметил Станислав.
Ян невольно глянул в окно: шахтный двор, железнодорожный состав, груженный углем. Полированные грани антрацита на солнце казались белыми.
— Какая же она ваша?
— Чьей же ей быть! — не то с обидой, не то с недоумением проговорил молодой шахтер. — Нет пана Войцеховского и никогда больше не будет! Пропал — и собаки не залаяли.
…Пана Войцеховского Ян видел всего один раз. Тогда на третьем участке завалило шестерых горняков. Шахтеры бросились к конторе. Крики, шум. Войцеховский вышел на крыльцо. Тучный, с мохнатыми насупленными бровями, пышными усами а-ля Пилсудский. Он тяжело стоял на крыльце, заложив руки за спину. Жилетка топорщилась на вислом брюхе.