Жить и помнить
Шрифт:
— Расходитесь, ребята. Я поручил пану Пшебыльскому разобраться, кто виноват.
— Хрен собачий, твой пан Пшебыльский! — крикнул кто-то из задних рядов.
Обидело ли Войцеховского критическое замечание о его наперснике или по какой другой причине, но он фыркнул в свои маршальские усы:
— Быдло! Вам нагайки нужны… — И ушел, хлопнув дверью.
Вон и сейчас видно крыльцо, где тогда стоял Войцеховский, и та дверь… На крыльцо вышел человек, показавшийся Яну знакомым. Всмотрелся:
— Не Стефан ли Грабовский?
— Он
— Забойщиком?
Отец и Станислав переглянулись:
— Вице-директором!
Ян улыбнулся:
— Путаешь, отец. Стефан — вице-директор? Другой, верно.
— Не путает отец, — вмешался Станислав. — Тот самый Стефан Грабовский.
— Да он же просто шахтер. Мы вместе с ним росли. Вместе работать начали!
— Потому и назначили, что простой шахтер, — не скрывая удовольствия, пояснял отец. — Шахту знает, горняцкую жизнь до тонкостей изучил, на войне отличился. Ему и доверили. Да я его сейчас сюда позову, сам поговоришь.
Переступив порог, Грабовский сразу же узнал старого друга.
— Какими судьбами? Давно ли? Хорошо, что вернулся. Для нас там климат неподходящий.
— Климат самый что ни на есть хреновый, — сердито буркнул Шипек.
— Верно, — согласился Грабовский. — Сколько лет мы с тобой не виделись?
— С тридцать девятого. Много воды утекло! — Только теперь Ян заметил на пиджаке Стефана разноцветный набор орденских планок, — Ого, сколько! Таких я и не видел.
— В Лондоне их не давали, — бесцеремонно вставил Шипек. Ему не нравился заграничный душок, который — он чувствовал — идет от Яна, и старик старался, где можно, его ущучить.
— Есть и наши, есть и советские, — чтобы сгладить задиристую, как сучок, реплику Шипека, поспешил разъяснить Стефан Грабовский. — «За оборону Москвы», «За Варшаву», «За взятие Берлина»…
Москва… Варшава… Берлин… С укором смотрели орденские планки на Яна Дембовского. Что он мог им противопоставить?
— А я… — и осекся.
Стефан посочувствовал:
— Да, не с той стороны ты в Польшу возвращался. Но теперь об этом нечего вспоминать. Как жить думаешь? На шахту зачем пришел?
— Так… посмотреть… Помнишь, мы начинали здесь перед войной? Хорошее время было. Молодость.
— Мне кажется, что только сейчас молодость пришла. Такое чувство, как весной после хорошей грозы. — И предложил: — Приходи работать. Сегодня советские горняки…
— Знаю, знаю! — перебил Ян. — Вот мы и пришли.
— Правильно. Ребята они замечательные. Что же касается товарища Очерета, так он еще и воин. Нашу шахту от гитлеровцев освобождал. Теперь делится с нашими горняками своим опытом. Да и наши ребята советским товарищам свое мастерство показывают. У нас ведь есть первоклассные шахтеры.
Собравшиеся в комнате шахтеры рассказывали о том, как работали советские горняки, какие планы у шахты.
— Приходи! — снова предложил Стефан. — Дел много. Сам увидишь. Брат твой Юзек вчера был у меня. На шахту просится.
— Наконец-то. Надоело, видно, без дела шататься, — заметил Станислав.
Шипек на все случаи жизни имел твердые взгляды, которые обычно высказывал в самой категорической форме:
— Вонючий дух из него вышибать надо, чет-нечет. Ходит по кавярням да языком треплет. Польшу спасает!
Ян улыбнулся:
— Горячий вы, дядя Шипек. И годы не берут.
— Пусть наши враги стареют, а нам нельзя. По дедовскому наказу жить будем — сто лет!
— Не меньше, — согласился Станислав.
— Лишь бы нам не мешали, — заметил Грабовский.
Ян поморщился:
— Неужели и ты серьезно думаешь, что все американцы и англичане враги Польши, что все они поджигатели новой войны?
— Никто так у нас не думает. Англичанин, который рубит уголь, американец, который строит автомобили, — не враги мира.
Шипек даже хмыкнул от удовольствия: любил складную речь.
— Верно, Стефан! Трудящемуся американцу война нужна, как кобелю пятая нога. Пусть только окуляры свои протрут и посмотрят на тех, кто у них воду мутит, да возьмут за шиворот всех прохвостов.
Дверь распахнулась, и на пороге стремительно появился рыжий парень. Даже въедливая угольная пыль не могла потушить яркую охру его волос и веснушчатых щек.
— Януш из первой бригады был здесь?
Шипек насторожился:
— Что случилось?
— Потолковать надо.
— О чем? — подозрительно всматривался Шипек в лицо шахтера.
— Дело производственное. Для вас, папаша, пройденный этап.
— Ты хреновину брось. В чем дело?
— Говорят, Януш новое обязательство взял с завтрашнего дня. Хочу с ним посоветоваться. Может быть, и мне…
— Все поперед батька лезут! — возмутился Шипек. Рыжий парень был каплей, переполнившей чашу, последним градусом, доводящим до кипения. И Шипек закипел: — Пусть инвалиды сложа руки сидят. Я не инвалид. Я — ветеран! Завтра же спущусь в забой. Покажу, как нужно уголь рубать! Холера ясна!
Грабовский подмигнул Яну:
— Видал!
— Не уступит! — одобрил Феликс Дембовский решение друга. — Шахтерская душа у бродяги.
Из бригады Томаша вернулись Очерет и его два напарника. Снова пошли разговоры о заработках, о технике безопасности, о квартирах и столовках. Шум, смех, шутки да прибаутки.
Ян слушал разговоры, смотрел на оживленные лица и чувствовал себя чужим, посторонним, словно не был он ни поляком, ни Дембовским, ни сыном шахтера и сверстником всех этих ребят, а чужестранцем, случайно затесавшимся в хорошую, но непонятную ему компанию.