Жить и умереть в Париже
Шрифт:
Алик улыбнулся и повторил, что она может взвесить все «за» и «против», а их устроит любой ее ответ. Его нисколько не смущало, что он использует свой шарм для дела. Сейчас он чувствовал настоящее влечение к этой нежной, искренней и красивой девочке. Ему даже самоуверенно показалось, что он сможет сделать ее счастливой.
После десерта они пили кофе внизу, в баре, и никак не могли расстаться. Марина забыла, что дома ждут муж и сын, что уже полночь и завтра на работу. Она ни о чем не думала сейчас. Ей было хорошо впервые за много лет.
По-английски Аркадий заказал
Алик бережно усадил Марину в такси. Она по-детски доверчиво подняла к нему сияющее, все в капельках дождя лицо. Прежде чем захлопнуть дверцу, он быстро наклонился и поцеловал Марину в мягкие приоткрытые губы. Она махнула на прощание рукой, и такси увезло ее в сверкающую парижскую ночь.
Пешком Алик и Аркадий дошли до площади Согласия. Город понемногу затихал. В кафе и барах уже готовились для приема утренних посетителей, на улицы выезжали уборочные машины…
Когда они вошли в холл своего отеля, администратор вместе с ключами подал им и записку. Звонила Марина, просила передать, что — согласна.
На третий день затворничества Жан-Марка, не выдержав, к нему приехала Аньес. Своим ключом она открыла дверь и зашла в полутемную, пропахшую лекарствами квартиру.
Картина, которую она застала, была удручающей. Говорить Жан-Марк совсем не мог, температура у него поднялась, глаза лихорадочно блестели. На столике возле кровати лежали рецепты, выписанные семейным врачом, лекарства и чашка с уже остывшим питьем. Вместо приветствия Жан-Марк, не поднимая головы, слабо махнул рукой и улыбнулся.
От жалости к нему Аньес чуть не всхлипнула. Обняв его большую, тяжелую голову обеими руками, она щекой прижалась к горячему лбу. Бедняга! Скоро спектакль, а он валяется тут один-одинешенек с температурой, отгородился от всего мира, никого не хочет беспокоить своей персоной. Глупый, милый, любимый…
Прикосновение прохладной щеки и легких рук Аньес было необыкновенно приятным, успокаивающим. Жан-Марк почувствовал прилив благодарности. Что же, в самом деле, такая умница и красавица любит его, тратит на него свои молодые еще годы, а он… И Жан-Марк подумал, что вот поправится, отпоет Лоэнгрина и наконец решится на серьезный разговор.
Ласково запретив возражать и сопротивляться, Аньес собрала в сумку самые необходимые вещи, помогла Жан-Марку одеться, и они вместе осторожно спустились вниз, к ее машине. Ничего, за пару дней она приведет его в порядок. Всякую химию долой, только фитотерапия, только травки, которые припасены у нее на все случаи жизни.
Через полчаса, переодетый, посвежевший, он уже лежал на душистом крахмальном белье в маленькой спальне Аньес. А та хлопотала на кухне, заваривая листья шалфея и готовя настойку липового цвета на водке. Для виду Жан-Марк посопротивлялся, поворчал что-то, почти не открывая рта, но в душе ему было приятно: его
Аньес была значительно моложе Жан-Марка. Недавно ей исполнилось тридцать. Маленькая брюнетка, с легким характером, с улыбчивым, подвижным лицом, Аньес могла бы стать самой любящей и преданной женой, однако личная жизнь ее не задалась.
Придя в театр из балетного училища почти девочкой, она тут же влюбилась (во всяком случае ей так показалось) в звезду труппы, танцовщика Жерара Дидье. Избалованный вниманием поклонниц, тот воспринял чувства молоденькой девочки из кордебалета как должное. Эта связь ничего не принесла Аньес, кроме слез и унижения. Через четыре года Дидье пригласили в труппу Лондонского Королевского балета. Он быстро собрал чемоданы.
Аньес сначала страдала, а потом поняла, что все к лучшему. Но почему-то год спустя отказалась выйти замуж за друга детства, искреннего и незатейливого Пьера. Он показался ей «героем не ее романа». Пьер надолго пропал, а потом счастливо женился, родив одного за другим троих детей.
А два года назад их театр гастролировал в Испании. Номера ее и Жан-Марка оказались рядом. Несколько вечеров они провели в задушевных беседах. Несмотря на разницу в возрасте, у них обнаружилось много общего. Потом все произошло просто и естественно, правда, без романтических ухаживаний и трепетных признаний.
Аньес прекрасно понимала, что со стороны Жан-Марка «безумной любви» нет, однако сама привязалась к нему по-женски самозабвенно и преданно.
А теперь ей вдруг стало казаться, что сильное, глубокое чувство к Жан-Марку тоже ничем не закончится. И как же он, глупый, не понимает, что лучше ее никого ему не найти! Они столько времени провели вместе в театре и на гастролях и, что называется, хорошо притерлись друг к другу. Но, в конце концов, что же делать, если человек так дорожит своей холостяцкой свободой…
Хотя причину своей внезапной хандры и грустных мыслей Аньес прекрасно понимала. Уже две недели, как она собиралась сообщить Жан-Марку одну весьма существенную для нее новость. Будет ли эта новость и для него желанной? И все же она слишком хорошо знала Жан-Марка, чтобы сомневаться в нем. Вот он поправится, придет в себя, и она скажет ему, что через семь месяцев на свет появится их общий ребенок. Нет, она не собирается давить, на чем-то настаивать. В конце концов, она прекрасно может и сама вырастить малыша. Но чутье подсказывало ей, что Жан-Марк будет прекрасным отцом — нежным, умным и любящим.
Однако сейчас, больной, беспомощный, он сам похож на большого ребенка, которого надо утешать и лечить. И значит, столь важный для нее разговор она отложит до его выздоровления. А там будь что будет.
Она напоила Жан-Марка теплым травяным чаем с малиной и через двадцать минут по испарине, выступившей на его лбу, поняла, что температура спала. Сменив ему рубашку и прикрыв ставни, чтобы яркий дневной свет не резал глаза, она решила сбегать в магазин купить что-нибудь вкусненькое к ужину. Когда, уходя, она заглянула в спальню, Жан-Марк, укрывшись до подбородка одеялом, мирно улыбался во сне.