Жители острова Хемсё

Стриндберг Август Юхан

Вместо ответа раздался новый залп бутылочных пробок, зазвенели стеклянные осколки, и собака начала неистово лаять.

— Кто же там на дворе раскупоривает бутылки и таким образом нарушает священную службу? — заревел вне себя пастор Нордстрём.

— Я именно хотел об этом справиться,— обрадовался Карлсон, который больше не в силах был сдержать свое любопытство и волнение.— Не Рапп ли производит этот скандал?

— Зачем мне это делать? — воскликнул стоявший в дверях Рапп, обиженный подозрением.

«Поф! поф! поф!» — продолжался беспрерывный треск.

— Пойдите,

бога ради, посмотрите, что там такое, чтобы не произошло несчастья,— закричал пастор,— мы потом будем продолжать!

Иные из свадебных гостей вылетели на двор, другие бросились к окнам.

— Это пиво! — закричал кто-то.

— Пивные бутылки лопаются! — повторил профессор.

— Как же это возможно ставить пиво на самое солнце!

Как кегли, лежали пивные бутылки кучкой и трещали и шипели, а пена покрывала землю вокруг.

Невесту взволновал перерыв священного служения; это не предвещало ничего хорошего! Напустились на жениха за то, что он плохо распорядился; чуть не произошла драка между ним и Бауманом, на которого он хотел взвалить всю вину. Пастор был недоволен тем, что священное служение было нарушено какими-то бутылками. На дворе же парни выпивали остатки пива из полуразбитых бутылок. Спасая таким образом остаток пива, они нашли несколько бутылок, из которых только вылетели пробки.

Когда наконец улеглось волнение, все снова собрались в зал, но настроение было отнюдь не такое сосредоточенное, как раньше. После того как пастор повторил вопрос жениху, служба была доведена до благополучного конца, ничем не нарушенная, кроме разве хихиканья парней на крыльце. От этого они воздержаться уже никак не могли.

Пожелания счастья посыпались на новобрачных, и все как можно скорей вышли из зала, пропитанного потом, сырыми чулками, лавандой и запахом увядших цветов.

Быстро направились все к кофейному столу.

Карлсон сел между профессором и пастором. Молодая не могла усидеть спокойно на месте: ей надо было идти то туда, то сюда, наблюдать за приготовлениями.

Солнце ярко сияло в этот июльский вечер, и под дубами раздавались веселая болтовня и смех. В кувшины с кофе налили водки, когда дошла очередь до вторых чашек, которые выпивались без пирога. Однако на конце стола, где сидел молодой, был предложен пунш; ни пожилые поселяне, ни парни ничего против него не имели. Это напиток, которым приходилось лакомиться не каждый день, и пастор выпил свою кофейную кружку с большим удовольствием.

Сегодня он был необычно мягок по отношению к Карлсону, постоянно пил за его здоровье, восхвалял его и выказывал ему большое внимание. Но он не забывал и профессора, знакомство с которым доставляло ему огромное удовольствие, так как ему так редко приходилось встречаться с образованным человеком. Но нелегко было ему завязать разговор, так как музыка не была коньком пастора, а профессор из любезности старался перевести разговор на область пастора, чего последний именно старался избежать. А так как они друг друга плохо понимали, то не могли и сблизиться, как того хотели. Вообще же профессор, привыкший выражать свои чувства в

музыке, говорил мало.

Теперь подошел к этой части стола музыкант, которому очень трудно было сидеть тихо и незаметно; он пришел от кофе с водкой в бодрое настроение духа, и ему захотелось поговорить с профессором о музыке.

— Прошу прощения, господин камер-музыкант,— сказал он с низким поклоном, щелкнув по струнам своей скрипки,— у нас с вами до известной степени общее дело, так как я тоже играю, хотя и в своем роде.

— Иди к чертям, портной! Постыдись! — заметил Карлсон.

— Прошу прощения, но вас это не касается, Карлсон! Попробуйте-ка эту скрипку, господин камер-музыкант, и скажите мне, хороша ли она. Она стоит своих риксдалеров.

— Очень хороша! — сказал профессор, взяв квинту и весело улыбнувшись.

— Всегда услышишь хорошее слово от человека понимающего! Говорить же об искусстве с этими (он хотел продолжать шепотом, но голосовые средства подвели его, и он закричал) пентюхами…

— Всадите портному удар ногой в зад! — закричали все хором.

— Послушай-ка, портной, ты не напивайся, а то нам нельзя будет танцевать!

— Рапп, ты следи за музыкантом, чтоб он больше не пил!

— Не приглашен ли я сюда для выпивки? Уж не скупишься ли ты, обманщик?

— Садись, Фридрих, и успокойся,— заметил пастор,— а то еще побьют тебя.

Но музыкант хотел во что бы то ни стало говорить о своем искусстве и, желая укрепить свое утверждение о превосходстве скрипки, он заиграл на квинте.

— Послушайте вы только, господин камер-музыкант, эти басовые звуки; ведь это звучит как небольшой орган…

— Пусть замолчит портной!..

Вокруг стола заволновались, и шум усилился. В это мгновение кто-то крикнул:

— Густав здесь!

— Где? где?

Клара объявила, что видела его внизу у дров.

— Скажи мне, когда он войдет в дом,— попросил пастор,— но не раньше, чем когда он будет дома. Слышишь?

Подают большие стаканы, и Рапп раскупоривает бутылки с коньяком.

— Что-то жарко стало,— заметил пастор, отказываясь от коньяка.

Но Карлсон уверял, что все обстоит как должно быть.

Рапп втихомолку уговорил всех пить за здоровье пастора. Вскоре он осушил свой первый грог, и пришлось готовить второй.

Через некоторое время пастор завертел глазами и начал жевать губами. Он, насколько возможно, пристальнее всматривается в черты лица Карлсона, чтобы убедиться, сохранил ли еще тот полное обладание собой. Но зрение его мутнеет, и он ограничивается тем, что чокается с ним.

В эту минуту вбегает Клара.

— Он в доме, господин пастор! — кричит она.— Он вошел!

— Нет, что это ты, черт возьми, говоришь! Он уже вошел!

Пастор забыл, о ком идет речь.

— Кто вошел, Клара? — спросили все хором.

— Да Густав же, понятно!

Пастор встал, прошел в стугу и привел Густава. Тот, застенчивый и смущенный, подошел к столу. Пастор приказал, чтобы его встретили с чашею пунша и с криками «ура».

— Желаю счастья! — сказал коротко Густав, чокаясь с Карлсоном.