Житие мое 2003
Шрифт:
— Переврал, батюшка, не вели казнить! Ты за мечом семипудовым в кузню побег, а в исподнем — чтоб дышалось легче и поспешалось прытче!
— Я сейчас тебя, пустобреха, самого вон прогоню, чтоб не возводил на царя всяку напраслину! Вишь, распустился — царя с трона выжил, пакости на него снит, скоро и вовсе шапки ломить не будет, придется вкупе с головой сымать!
Скоморох за словом в карман не лезет:
— А кто ж тебе тогда, батюшка, правду-матку в глаза резать будет? Без головы оно несподручно!
— Твоя, — говорю, — правда не из головы
— Волхв Дубомысл, советник твой наипервейший, уже два раза заглядывал, бумаги на прочтение да утверждение приносил, мне подписать не доверил. Эх, хорошо, поди, царем быть — знай себе сиди да бумажки подмахивай, захотел — зелена вина выпил, захотел — яблочком наливным заел, а прискучило — девок кликнул, сплясали бы чего, песенкой увеселили…
— Я бы тебе, — говорю, — золотареву грамотку на чистку ямы выгребной остерегся на подпись давать! Что ты, дурень, в делах великих, государственных, понимаешь? Это тебе не поле с утра до вечера пахать — знай за плугом ходи да посвистывай, усталость от того токмо телесная и дюже приятственная, я же день-деньской обо всей державе печалюсь, ночи напролет сны мудрые гляжу, а не змиев похабных, дабы народу моему жилось припеваючи.
— Ну, положим, не день-деньской, — перечит скоморох нахальный, — раньше обеда тебя, батюшка, не всякий раз добудишься, а опосля оного тем паче, так со стулом в опочивальню и заносят. И касательно ночей сомнение великое — сказывал постельничий, будто твое величество нынче во сне хихикать изволило и Федору каку-то поминать…
— Ты, дурень, на меня свой колпак не примеряй — не от хорошей жизни я по застольям здоровье трачу, то и не застолья вовсе, а приемы фицинальные, на коих с купцами чужедальними дела торговые ведутся, а у послов заморских тайны секретные выведываются! Вишь, как я ослаб — по ночам от устали нервной хихикаю, матушку покойную зову…
— Так ее же вроде как Всеславой звали? — Дивится скоморох.
— То-то и оно, до того я, болезный, заработался — забыл, как маменьку родную величали, земля ей пухом!
— А кто давеча купцу кусманскому державу продал и послу копыльскому про огонь самородный рассказал?
— Для хорошего дела ни державы, ни скипетра не жалко, у меня для такого случая запасные выкованы, а про огонь пущай знают, небось остерегутся воевать, а там, глядишь, волхвы его и в самом деле измыслят… Дураком ты, Митька, родился — дураком и помрешь; с малолетства около царя отираешься, а деяний его мудрых по сю пору не разумеешь, с размахом мыслить не привычен.
Позвенел скоморох бубенцами:
— Куда уж мне, царь-батюшка, на тебя одна надежда! Пропали бы мы без тебя, как рудые мыши, только царским умом да третьей по счету державой и спасаемся…
Постучал я скипетром скомороху на устрашение, брови сдвинул:
— Говори, да не завирайся, в лести тоже меру знать надобно — подмазать подмазывай, чтобы не скрипело, а сверху донизу пачкать не моги. Проси
Волхв будто того и ждал, без зова явился, ногой дверь распахнул. За бумагами и не видать его, выше головы на руки скрещенные свитков всяческих наложил, идет-шатается, дабы кипе ненадежной урону не нанести. До стола так-сяк доковылял, хотел бумаги на краю пристроить половчей, да не вышло — градом на пол посыпались.
Осерчал я не на шутку:
— Ты что, башка ведовская, с глузда съехал — царя работой непосильной обременять?! Что, писцов недочет али печати с подписями моими собственноручными прохудились?
Волхв под столом на карачках ползает, бумаги оброненные подбирает да под мышку себе складывает:
— Не видал ты, государь, всего объема поступившей корреспонденции…
— Ты, — одергиваю, — словами мудреными от царя не отбрехивайся, чай, не посол чужеземный перед тобой сидит, коему ум за разум завести надобно. Уж на что думский дьяк речи твои разбирать да вслед записывать горазд, и тот опростоволосился: заместо «политика импортизации» — «поди-ка ты в…» услыхал, а я подписал не читаючи, так грамотка к царю заморскому и ушла, теперь вот сижу да маюсь — а ну как войной пойдет за речи срамословные?
Усмехнулся волхв в бороду, порылся в бумагах, показывает:
— Небось не пошел, совсем даже наоборот — уважением проникся, к себе в гости для дальнейших переговоров зазывает, так и пишет: «приезжай, противный, потешимся».
А духами от грамотки разит — я аж расчихался. Слезы проступившие утер, вслух размышляю:
— Негоже нам царю заморскому отказывать, да еще теми словами, что в первую минуту подумались. Лучше отпиши ему, что, мол, тронут, прям прослезился, да недосуг мне, весь в трудах и заботах… а не сумеешь отговориться — сам к нему послом поедешь!
Волхв запашистую грамотку скоренько в сторонку отложил, новую мне подсовывает.
— Вот, жалоба от боярина Бабкина поступила — дескать, выходят по ночам из подведомственного ему водоема типа «пруд рыбхозный» тридцать три богатыря, шляются по территории, сквернословят, буянят и в непомерных количествах истребляют копченую рыбу, что для отправки во дворец готовилась; пиво же у них свое, и до того пакостное, что сам Бабкин ныне в лежку лежит, а за него свояк подписуется. Просят прекратить сие безобразие. Какую резолюцию наложить изволите?
— Богатырей изловить и усовестить, пиво конфисковать, а с Бабкина за рыбу взыскать в двойном размере, дабы неповадно было сказки всяческие выдумывать, от казенных растрат отговариваясь!
#
Про масленницу:)))
Степень раскаяния: субботнее расслабленное
Tags: байки
В пятницу утром, без особой охоты заявившись на работу, я обнаружила посреди лабораторного стола тарелку с агромадной кипой блинов и сияющую Катьку. То есть Катька стояла возле стола, но с таким видом, что авторство и собственность не подвергалось сомнению.