Житие Одинокова
Шрифт:
Лаборант-коллектор Галя, прикрыв рот ладошкой, захихикала.
Васе стало стыдно. Он припомнил, как впервые встретил настоящего геолога. Ему было двенадцать лет. Команда Ухватова строила резиновый завод. Чего-то им не хватало, какого-то сырья, ему это тогда было неинтересно. Отец уехал в областной центр получать, как он сказал, «компрессоры и экструдеры», мать поехала с ним, чтобы затовариться провизией. Его оставили на стройке. С гаечными ключами в замасленных руках он топтался возле тракториста, занятого ремонтом мотора,
Мужчина в брезентовой куртке со множеством карманов, бритый, с волосами, перетянутыми через лоб верёвкой, с топориком странной формы на длинной ручке, который он использовал вместо посоха, — мужчина, запылённый и пропахший дымом, прошагал мимо. Такой он был мощный и решительный, что ветром от его походки даже качнуло Василия. Тяжело проскрипели под его сапогами ступени, хлопнула дверь штаба стройки, послышался радостный голос Ухватова. Их суровый начальник радовался!
— Дядя Ухватов, а кто это был? — спросил Вася Ивана Абрамыча, когда странный человек уехал.
— Геолог это был, Вася. Самый нам сегодня нужный специалист.
— А кто это, геолог?
— Это тот, кто ходит по Земле и видит её насквозь…
И он захотел стать геологом! Быть таким же мощным, как тот человек, видеть Землю насквозь, пахнуть дымом, своим появлением вызывать радость у суровых начальников… Лишь много позже для него стала важнее не внешняя сторона дела, а суть. Работа, приносящая радость тебе и пользу стране; свободный труд, в который ты вкладываешь свою душу — разве это не романтика?
«Зачем я взялся уедать Мирона? — подумал Вася. — Мирон сказал правду».
— …Товарищ Одиноков!
Вася поднял глаза: Галя и Мирон смотрели на него, причём Мирон ухмылялся, а Галя протягивала руку:
— Дайте ваше предписание от института. До отъезда в поле вы могли бы полистать отчёты, карты, но вы знаете, это материалы для служебного пользования.
— Враг не дремлет, — с комической серьёзностью провыл Мирон. — Надо ещё разобраться, что ты за фрукт.
Галя старательно переписала данные Васиных документов и вернула их:
— Ещё вам надо зарегистрироваться в краевом управлении НКВД и отметить там предписание. Знаете, где НКВД? На улице Ползунова, ограждено кованой решёткой.
— Точно, из головы вон! — спохватился Мирон. — Регистрация! Бежим в темпе, сегодня суббота, паспортный стол работает до обеда, а там наверняка очередь. Галя, до встречи.
— Мы у вас предписание заберём, в конце практики вернём корешок! — крикнула она им вслед. А они уже быстро шли по улице. Если точнее, шли настолько быстро, насколько позволяла дорога. Ноги месили тяжёлую массу раскалённого песка; при быстрой ходьбе он взлетал и обжигал кожу, а если идти медленно — жёг сквозь подошву. Глаз было не поднять — сверху было сплошное слепящее солнце.
— А решётка вокруг НКВД, я тебе скажу, от снесённого собора Петра и Павла, —
Они вышли в зелёную часть города. Тут был асфальт, настоящие бульвары, встречались сады и парки, наполненные скульптурами: памятник С. М. Кирову в сапогах гармошкой; гипсовый лётчик, слегка похожий на Чкалова; на площади Свободы (бывшей Соборной) — статуя Сталина. Кивнув на неё, Мирон заметил:
— Ты знаешь, он ведь у нас тут был. В 1928 году. Накрутил хвоста начальникам, чтоб работали, а не дурью маялись. По улицам ходил. Только народ его тогда мало знал…
— Серьёзно?
— Точно говорю. А вон там, позади Знаменской церкви, в ней сейчас краевой архив, старый домик. В нём несколько раз ночевал Достоевский, Фёдор Михалыч. Писатель. Он был ссыльный, и тут у него с одной местной дамой приключилась сумасшедшая любовь. И он, говорят, написал пьесу для нашего драматического театра, но потом порвал, решил не заниматься драматургией.
— А любовь?
— Нормально, поженились они, когда её муж помер. Но она сама вскоре померла.
— Во судьба…
— Ты будешь смеяться, но и Фёдор Михалыч тоже, того…
Их опять пробило на смех.
В паспортном столе прошло без задержек. Пока Вася, выяснив, кто последний, прятался в жаркую тень акации, Семёнов нырнул в учреждение, и глядь, уже выбегает милиционер в форме, кричит:
— Кто здесь из Москвы приезжий?
— Я из Москвы, я, — Вася побрёл в здание, а за спиной бормотали уважительно: «В Москве вся сила».
И тут Мирон сломался: желание поработать победило в нём гостеприимного хозяина.
— Не могу больше, — сказал он, — пойду в редакцию. Почти месяц меня тут не было, надо же узнать, что и как.
— Конечно иди, — согласился Вася. — Только покажи, в какую сторону гостиница.
— Зачем тебе гостиница? Там дорого. Живи у меня.
— Не, неудобно.
— Тогда идём в Дом колхозника. Практически бесплатно, а от гостиницы ничем не отличается. Только сортир во дворе и номера не на два места, а на двадцать.
— Слушай, у вас всегда так жарко? — спросил Вася, жмурясь от солнца.
— Нет. А что, разве жарко?
Они опять захохотали.
Дом колхозника был наискось от колхозного рынка. Здесь, как и везде, свистел вдоль улиц жаркий ветер, полный колючих песчинок, зато вкусно пахло. В одноэтажных деревянных корпусах рынка торговали: в одном — мясом и рыбой, в другом — зеленью, картошкой и овощами, в третьем — хлебом и всяким печевом. Были ещё длинные деревянные прилавки под дощатыми навесами, тут женщины разных возрастов продавали ягоды, овощи, цыплят, кроликов. Стояли стеклянные банки с молоком, закрытые тряпицей, сложенной в несколько слоёв, перевязанной тесёмкой.