Житие старца Паисия Святогорца
Шрифт:
О чистой любви Старец говорил: «Если мы не уберем из своей любви свое "я", то наша любовь — какой бы она ни была большой — не чиста. Любовь, в которой присутствует наше "я", — это "прогорклая" любовь. Однако если мы уберем из нее свое "я", то она становится очищенной. Если в нашей любви есть "я", это значит, что в любви есть эгоизм. А эгоизм и любовь — вещи несовместимые. Любовь и смирение — вот два брата-близнеца, стиснувшие друг друга в объятиях. Тот, кто имеет любовь, имеет и смирение, и тот, кто имеет смирение, имеет и любовь. Мы можем трудиться, можем подвизаться, но если наша любовь не очищена, не "дистиллирована", то плодов любви мы не увидим. Бог наделил Великого Антония благодатью чудотворений, потому что он имел чистую любовь, тогда как труды других подвижников — хотя они были и больше трудов святого Антония, если можно так выразиться, —
Поэтому Старец говорил: «Монахи имеют такие благоприятные возможности, которых не имеют люди мирские. Стяжать Божественную любовь могут только они. Ты доходишь до того, что относишься к человеку как к своему отцу, как к своему брату; к каждой старушке — как к своей собственной бабушке; к каждому старику — как к своему деду, независимо от того — красив человек или безобразен» [231] .
Для того чтобы достичь любви, Старец подвижнически старался соблюдать заповеди Божии. «Если мы любим Бога, то стараемся соблюдать Его заповеди»."Имеяй заповеди Моя и соблюдали их, той есть любяй Мя" [232] ». Поступая так, Старец очистил свое сердце, и оно стало тем местом, куда вселился Бог любви.
231
«Если ты одних ненавидишь, а других ни любишь, ни ненавидишь; если одних любишь умеренно, а других сильно, то из этого неравенства познай, что еще далек от совершенной любви, которая предполагает равную любовь ко всем людям». Творения преподобного Максима Исповедника.
232
Ин. 14,21.
Размышляя о том, к какой категории относится та любовь, которая у него имеется, Старец, опираясь на собственные строгие критерии, находил ее недостаточной. «Если бы мой родной брат был католиком, то как бы я из-за него плакал? А сейчас: разве я плачу, несмотря на то что миллионы людей вообще не веруют во Христа?» — говорил он.
Люди чувствовали великую и несвоекорыстную любовь Старца. Один ребенок, измученный проблемами и душевно искалеченный, пришел к Старцу. Он встретил Старца на тропинке недалеко от его каливы, обнял его и зарыдал. Старец утешил его, помог ему прийти в себя и закончить школу. Когда юношу забрали в армию, он присылал Старцу письма, называя его: «Мой сладкий, родненький батюшка».
Каждый посещавший Старца, видя его аскетическое лицо, догадывался о его великих подвигах. Однако любовь Старца посетитель чувствовал так, словно она обнимала его всего. Человек видел Старца впервые, а чувствовал себя так, словно они были знакомы долгие годы. Люди уходили от Старца, но оставались связаны с ним. Любовь Старца следовала за ними везде, даже тогда, когда они уходили из жизни, потому что он продолжал о них молиться.
Десятки знавших Старца людей уверены в том, что Старец любил их особенно. Эти люди верят, что они были самыми любимыми из всех его духовных чад, что они были связаны с ним больше, чем другие.
Каждый человек чувствовал Старца «своим» и испытывал к нему особую любовь.
В действительности, такое впечатление создавалось оттого, что Старец отдавал свою любовь целиком каждому конкретному человеку. Без остатка отдавая себя ближнему, он любил каждую приходившую к нему душу такой, какой она была — с ее страстями и с ее слабостями. Он любил каждого человека как родного брата и как образ Божий. Он разделял любовь на всех, но при этом в его сердце все равно оставалась любовь, потому что он был соединен с ее неистощимым Источником, с вечной Любовью, со Христом.
Он говорил: «Вопрос, куда поместит меня Бог после моей кончины, меня не занимает. Самого себя я отбросил в сторону. Я делаю добро не для того, чтобы попасть в Рай».
Старец говорил: «Для меня предпочтительнее, чтобы хоть немного вкусили Рая те несчастные, которые живут вдали от Бога. Ведь мы, по крайней мере, попробовали, что такое райская радость, тогда как они уже в этой жизни живут в адской муке». Старец просил Бога, чтобы Он освободил одну несчастную душу, мучавшуюся в адских мучениях, а его самого послал бы на ее место.«Молил бых ся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей» [233] —
233
Рим. 9, 3.
Монахам Старец советовал: «Возделывайте дух братской любви. Сперва мы должны доставить покой своему брату — после этого жизнь монаха становится Раем. Помню, когда я жил в общежительном монастыре, каждый стремился доставить покой своему брату, облегчить его участь. Ведь Христос сказал: "То, что вы делаете этому бедному брату, вы делаете Мне Самому". Если человек помогает бедняку, несчастному, то подумай, что бы он сделал, если бы на месте этого несчастного был Сам Христос» [234] .
234
«Любящий Господа прежде возлюбил своего брата: ибо второе служит доказательством первого». Преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица, в русском переводе.
Об отношениях между людьми Старец говорил: «Отправной точкой любых наших действий должна быть мысль не о том, как поудобнее устроиться самим, но о том, как облегчить участь нашего ближнего, доставить ему покой. Тогда всем будет хорошо и между людьми будет царствовать любовь».
И разве не было бы несправедливым, если бы после того, что Старец отдал все Богу и человеку, и Бог с избытком не дал бы ему Свою Благодать? Он был возлюбленным чадом Божиим, и Бог, слыша его молитвы, отвечал на них чудесами.
Любовь была добродетелью, присущей Старцу по естеству. «Я с детства имел любовь у себя в крови», — говорил он. Потом эта естественная любовь была очищена им в горниле подвигов и в высшем горниле умной и непрестанной молитвы. Эта любовь превратилась, дошла до Божественного рачения так Святые Отцы называют «любовь, простирающуюся к Богу».
Если Старец так сильно возлюбил людей, то насколько больше была его любовь к Богу?
Один человек сказал ему: «Я хочу почувствовать, что такое Божественное рачение». Старец только улыбнулся. «Послушай-ка, — ответил он, — ведь грудной младенец сперва питается молоком, потом сметаной или кашкой. Потом ему дают суп, а уж когда подрастет — начинает есть отбивные. Представляешь, если дать отбивную грудному младенцу? Ведь он не сможет ее прожевать и задохнется». Еще Старец говорил: «Мы должны достичь любви Божией, достичь того, чтобы наше сердце ликовало, билось от радости. Пока не придет Божественное рачение, необходим непрестанный подвиг. Когда оно придет, нам не захочется ни есть, ни спать — как авве Сисою. Поняв, что такое любовь Божия, человек достигает божественного умопомешательства. Но как жаль: мир этой любви не понимает». Рассказывая о некоем человеке, достигшем состояния Божественного рачения, Старец открывает то состояние, в котором находился сам: «Как котенок, который кувыркается и ласкается у тебя в ногах, трется о них и лижет их, так и ты, сойдя с ума от любви ко Христу, ласкаешься и трешься у Его ног. Когда любовь Божия овладеет человеком в высокой степени, человек тает, сгорает. Толстые кости человеческого тела становятся мягкими, как восковые свечи. Когда человек достигнет Божественного рачения, он становится похож на пьяного. Он пленяется Божественной любовью, его не может занять ничто другое. Ко всему он становится равнодушным, подобно тому пьяному, к которому прибежали сказать, что горит его дом, и тот ответил: "Ну и пусть сгорит". Поэтому лучше человеку недолго пребывать в состоянии Божественного рачения».
Безгласные свидетели Божественного рачения Старца — иконы Пресвятой Богородицы и Распятого Христа из его кельи, священные изображения на которых истерты и размыты от его горячих лобзаний и слез. Однажды Старец приял такую великую Благодать, почувствовал такую любовь, что не смог этого вынести: у него подкосились колени. Эта великая любовь Старца выражалась в его исполненной боли молитве о людях.
Он желал любить Бога от всего сердца и поэтому говорил: «Даже если бы наше сердце было таким большим, как солнце, то все равно не стоило бы разделять его на части. Но что мы оставим Христу, разделяя его на части сейчас — когда оно размером с кулачок?»