Житие тщеславного индивида

Ионов Владимир

Идём в дирекцию КАМАЗа, намерены поднять скандал и заявить, что уезжаем со стройки. У Васильева, гендиректора КАМАЗа совещание. Ожидая перерыва, распаляем амбиции, шумим. И тут из кабинета выходит стройный молодой брюнет:

– Что за шум? – обращается к секретарше.

– Тассовцы чем-то недовольны.

– И чем же? Что ТАСС нам уполномочен заявить? – с улыбкой обращается к нам.

Объясняем ему содержание всех инструкторских «йок».

– Вот так вот? Непорядок. Попросите выйти Беляева, – говорит он секретарше. И уже быстро появившемуся широколицему, подтянутому татарину: – К тебе в город корреспонденты ТАСС нагрянули, а их так встречают в парткоме: то «йок», сё «йок», реши пожалуйста.

– Сейчас

же, Аркадий Иванович! А почему сразу не ко мне зашли? У горкома тоже есть о чем поговорить с корреспондентами.

Нашлись и трехкомнатная служебная квартира «Камгэсэнергостроя», и машина, и обитая оцинковкой дверь телетайпной открылась без «допуска по первой форме».

– И впредь, ребята, если что-то «йок», ко мне без стеснения, – сказал Вольский.

И мы действительно потом звонили ему даже в ЦК, если Евгения Беляева не оказывалось в городе, а в парткоме нас сбагривали всё на того же упрямого инструктора.

Ещё одна деталь, многое говорящая о Вольском. Митинг на автосборочном заводе по случаю пуска главного конвейера КАМАЗа. Я даю Аркадию Ивановичу посмотреть мой текст, где есть такая строчка: «И вот первый грузовик, фыркнув двигателем, сбегает с конвейера. Задание Съезда КПСС выполнено!»

– Со съездом ты погорячился, – говорит он. – Не выполнили мы задание Съезда, пускаем завод позже срока. И вот тут, где Табеев говорит, что КАМАЗ строили татары, напиши как-то, что обращается он при этом к украинцам, белорусам, русским, евреям, башкирам. А то тут великотатарским шовинизмом попахивает.

Спустя годы Аркадий Иванович уже в должности заведующего отделом ЦК курировал соревнование двух подшипниковых заводов – Московского и Куйбышевского. Мне в составе бригады ТАСС снова пришлось летать туда и сюда. И опять Аркадий Иванович легко решал возникавшие у нас проблемы.

19. Не от мира сего

Работа с «большими людьми» не доставляла особых хлопот, кроме практически неизбежных стычек с «мелкой сошкой» обкома партии, оберегавшей покой гостей и абсолютно не представлявшей специфики ТАСС. Но работа эта была интересна для корреспондента тем, что материал обязателен для публикации во всех «партийных» газетах страны. Зачастую там оставляли и твою фамилию в выходных данных информации, а это для журналиста ой, как важно – ведь все мы тщеславные люди.

Мне по части мелькания фамилии везло: даже если в газетах оставляли только марку Агентства, фамилия звучала в рецензиях на публикации в «Волге», на фильм «Гончарный круг», иногда газеты и журналы заказывали эксклюзивный материал. И «контора» со временем перестала корить за работу на сторону, тем более, что часто удавалось уговорить заказчика на подпись «Владимир Ионов, корр. ТАСС, специально для…» То есть, я вполне был доволен всесоюзной журналистской славой и к тому времени, когда в Горьком меня «догнал» новенький членский билет Союза писателей СССР, я уже как-то поостыл к писательской работе «во вторую смену».

Да надо сказать, и в местном отделении Союза к этому не очень поощряли. Там преобладали люди старшего поколения, прошедшие войну: Бринский, Бережной, Кудис. Они толкали в издательство рукописи друг друга, а те, в Союзе, что помоложе, когда-то были однокурсниками в университете, коренными горьковчанами, у них своя кампания. Я же пришлый и, по их меркам, вполне состоятельный человек: со служебной машиной, постоянной и вполне приличной зарплатой, в общем, чужой. И отношения не очень умел поддерживать – вечно занят и не пью.

Два этих обстоятельства частенько мешали мне сходиться с людьми. Помню, вызвали меня в Москву поработать в редакции – была в «конторе» такая практика вызывать собкоров потереться дней десять в аппарате. А два бывших корреспондента – Янченков и Щеглов – только что

перебрались в столицу работать в новых должностях. Жили они на служебной квартире ТАСС в районе метро «Динамо». Пригласили потолковать, почему я не согласился на переезд в Москву, хотя предлагали хороший карьерный рост. За разговором выпили по одной. Я только чуть пригубил. Потом они опрокинули ещё, и Янченкова почему-то быстро развезло.

– А ты знаешь, Ионов, не пьют только больные или падлы. Ты кто? – пристал он ко мне.

– Я, наверно, та падла, которая не пьет с больными, или тот больной, что не пьет с падлами. А ты кто?

– Я не падла! Не падла! – обиделся он.

– Значит больной. Иди спать. – И я толкнул его на диван.

Трезвый, он не поминал мне этого разговора много лет, но, видимо, помнил его.

Я уже писал, что в детстве у меня не было проблемы выпить. В десять лет ради бравады я уже глотал неразведенный спирт, а в юности, в кампании Лёвки Присса и позже, когда уже работал на радио, как-то потерял интерес к алкоголю: выпивал, но очень редко и потому не имел приятелей собутыльников. С переездом в Горький они появились. По праздникам мы по очереди собирались у кого-то из собкоров, а между ними довольно часто устраивали застолья у собкора «Советского спорта» Михаила Марина, человека талантливого и до страсти кампанейского. А у меня уже подрастал сын, от которого, кстати, я в воспитательных целях тщательно скрывал подробности своего шального детства. Но вот однажды – сыну было уже тринадцать – подъехав к дому, заметил, как он с двумя дружками шмыгнул в проём между железными гаражами. Естественно, меня заинтересовало, что они там делают. Оказывается, спрятались выпить бутылку красного вина. Прерывать процесс я не стал, а когда выпили, позвал сына домой. Разговор был сугубо мужской:

– Ну, и как? – спросил я.

Он сразу понял, о чем вопрос, ответил:

– Да не очень, и голова закружилась.

– А зачем ты это делаешь?

– Ну, как, папа? Вы же, когда у нас собираетесь, тоже выпиваете, вот и мне интересно…

– Понятно. Тогда давай договоримся: ты больше никогда не увидишь меня выпивающим, и сам не будешь пробовать. Идёт?

– Идёт.

Правда, этот разговор я подкрепил ещё тем, что устроил сына заниматься в Кстовскую школу самбо, где среди ребят даже речи не заходило о табаке и алкоголе. И три года, трижды в неделю, при любой погоде мы ездили из Горького в Кстово на тренировки. Это кончилось тем, что, заканчивая институт, сын в кампании из трех пар встречал Новый год с одной бутылкой «шампанского». Ну и я все годы его учебы в школе и институте не выпивал за раз больше капли, какой бы для этого ни был повод.

А поводов при работе в ТАСС хватало с избытком. Нас часто собирали на совещания, семинары или освещение каких-то крупных событий, кучно селили в гостинице, и в первый день встречи мы сходились в одном месте, выставляли на стол, кто чем богат, и начиналось изливание душ. Я обычно привозил добытые в закрытом буфете облисполкома бутылку «Посольской» и банку красной икры, но больше одной капли не пил никогда. По этой причине коллеги косились и не считали меня своим. А я просто не мог нарушить слово, данное сыну. И вообще, пора в этом признаться, они считали меня человеком не их круга, стяжателем почестей, мол, пишет книги и сценарии, висит на Доске Почета ТАСС, единственный получил звание Заслуженного работника культуры РСФСР не к уходу на пенсию, а в пятьдесят лет, Коллегия ТАСС рекомендовала опыт его работы к распространению во всей корреспондентской сети страны. Подозрение вызывал и отказ от переезда в Москву на руководящую должность в системе ТАСС. Вот Щеглов и Рябов сразу согласились, Янченков даже добивался перевода в столицу, а этот, видите ли, не хочет уезжать из Горького.… Прикипел там что ли?