Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011

Зарахович Алексей

Вместе с нами закидывал сети он

И тянул корабельный трос,

Когда мы плыли в Геннисарет,

Ибо сердцем он был матрос.

И были глаза то как пена волн,

То как тихий, бесшумный плес,

И не зря среди прочих он выбрал нас —

Властителей волн и гроз.

Я видел тебя вкушающим мед, Я познал твою смерть, Христос.

Кеннет Фиеринг***(1902 – 1961)

Канун Святой Агнессы

Декорации: засиженное мухами утро понедельника,

Папиросный ларек без окон,

Две кривые улочки.

Действующие лица: шестеро полицейских и Луи Глатц.

Громыхание поездов предвещает

грядущее чудо,

А тем временем Луи Глатц взламывает папиросный ларек

И выручает

S 14,92

Офицер Доулан видит что-то подозрительное,

Он окликает взломщика,

Но опасный, обаятельный, косящий на один глаз

Луи Глатц, этот бандит и гад,

Вынимает свой автомат

И: «Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат»

И офицера поспешно уносят.

Но Луи бежал, как шальная тень,

По улочке, узкой, как коридор,

И офицеры преследовали его,

Про себя повторяя: «Позор, позор!»

И: «Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат» —

Отвечал Луи, точнее его автомат.

И тогда шериф Питер Вендотти откатился от своей жены,

Выкарабкался из постели и запрыгал, трясясь от холода,

По ледяному полу,

Слушая заикающуюся речь быстрой смерти,

Обретенной кем-то в открытой аудитории,

На опустевших ночных хорах.

Выстрел, еще… Луи передернулся, заметался,

В его окровавленном черепе засело семь пуль,

И его несчастный мозг расплескался, как мыльная пена.

Потом он привстал, ухватился за водоразборный кран

И еще с полминуты не подпускал врагов.

«Я не убит! – кричал он. – В меня никто не стрелял!» —

Разносился его вопль. – «Это не мне размозжили голову!» —

Раздавался хохот, – «О,

Будьте вы прокляты!»

И, пока он не сдох, этот гад,

«Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат» —

Во тьме повторял его автомат.

А офицеры полиции произносили как эхо: «Позор, позор!»

Ласковая музыка, похожая на стоны ветра

В занавешенных окнах и распахнутых настежь дверях.

Пароходная труба без всякой пользы резонирует доносящийся

откуда-то вызов.

Пространство протягивает свой луч сквозь крыши домов,

В лабиринты улиц.

Кирпичи крошатся, стены оседают.

Душа Луи вылетела изо рта в виде котелка, сигары, коробки

Спичек и пыли, в которой он был распростерт.

Закройте окно у Доулана. У матери Луи тоже.

Засиженное мухами и тихо сходящее на нет утро понедельника.

Роберт Лоуэлл***(1917 – 1977)

В тюрьме

Завернутых в застиранный халат

По одному нас вводят в тесный дворик,

Где со стены взирает черный гомик,

И, смешанные с руганью, летят

Заигранные блюзы с балюстрад…

Рецидивисты с воем гнут решетки…

Нас взяли из туннелей, от лопат,

От готовальни, от кирки, от щетки

И заперли. На сколько лет? Еврей

Забыл все заповеди. Дни поста

За Гарлем свой лишь помнит.

Ночь. Тщета.

Но чем сильней власть возраста и тьмы

Гнетет Адама, тем, видать, скорей

Кузнечик-страх пропилит дверь тюрьмы.

Фрэнсис Вебб***(1925 – 1973)

Старухи

Пора высаживаться. Из объемов, масс,

Из роста, возраста, призванья, пола…

Воскресный день. Плывут изгнанницы-суда,

Бесформенные тучки, как летучий газ,

Все что-то нюхающие на руинах

мола.

Сын, муж, любовник встали на свои места —

Пора страстей прошла. Покой и пустота.

Они в приемных ждут. Архаика одежд,

Стекло для чтения и минимум фразерства.

В их атмосфере всяк летуч как метеор;

Напыщенность и блеск – и никаких надежд;

Их воздух – весь наш век расчетливый и черствый.

Скрыть суть – вот для чего заводят разговор.

Закону одному подвластны все места.

Пасет свои стада гордыня-пустота.

И вдоль, и поперек успели истоптать

Стада и пастухи планету,

Которую жара и кашель растрясли.

Но тяжести закон их будет опускать

К оградам и стогам, к трудам тяжелым лета,

Коробкам сладостей, что детям привезли,

Заштопанным чулкам – все встанет на места.

Стада твои мычат и блеют, пустота.

Ее лицо – земля в пожарах катастроф,

Когда с небес, как дождь, свергаются кометы

И мегатонный взрыв во лбу горит свищом —

Стальной плитою смерть закроет этот ров.

Мужчина побежден, друг минерала, цвета,

Мелодии – всего, что почитает злом

Его пигмейка мать. Пора менять цвета.

Расторгли договор земля и пустота.

Накупят и тряпья, и хлеба, и одежд

Для универсума. И на костер событий

Для взрыва нового доставят огонька.

Неправда, что от них родился свет Плеяд.

Взгляните им в глаза. Теперь во тьму взгляните.

Так было, есть и так пребудет все века.

Она взрастет везде, поскольку все места

Равны для старости, – была бы пустота.

Джон Рассел Херви***(1889 – 1958)

Мертвый путь

По вечерам, когда в полях войны

Невысохшая кровь еще дымится,

Я очень часто думаю об Йитсе.

Как он умел взглянуть со стороны

На этот ад! Он шел своим путем

Всегда один через бескрайность морга,

И ангел задевал его крылом,

Иль дух немой из книги Сведенборга.

Ему казалось, северный спирит

Глядит на танец призрачного пира

И тонкая стеклянная рапира

В густом дыму таинственно звенит.

Он говорил военному врачу,

Что белокрылым ангелом он ранен…

На то он был поэт. Но я хочу

Смотреть на вещи как простой крестьянин

И чувствовать, как чувствует земля.

Мне безразличны ангелы и черти,

Я, право, звать не стану «маской смерти»

Цветы в садах и тихие поля.

И, возвратившись с похорон друзей,

Бухгалтерскую книгу я открою,

Прикидывая урожай полей

Недавней перепаханных войною.

Хильда Дулитл***(1886 – 1961)

Лета

Ни кожа, ни руно не защитит от ветра,

Ни алый плащ, ни кров

Из древесина кедра,

Ни кроны молодых лесов;

Ни можжевельнику не наклониться

К твоим ресницам, ни бутонам роз;

Болотная не встрепенется птица,

Не распоется дрозд.

Ни легкий вздох, ни слово, ни движенье

Тебя не встретит в холоде ночном —

Тебя подхватит темное теченье,

Не спрашивая ни о чем.

Уильям Олингхэм***(1824 – 1889)

Эльфы

Не ходи, охотник,

В горы через брод:

Там гуляют эльфы —

Маленький народ:

В курточках зеленых

Шествуют гуськом,

В шапках красных с белым,

Точно снег, пером.