Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
В год 50-летия победы ему исполнилось бы ровно 100…
«…И ОРДЕНА ТОЖЕ НЕ БЫЛО». Когда враг оказался у стен Ленинграда, Арнольд Лазаревич Певзнер добровольно пошел в народное ополчение. Затем до самой Победы служил в нашей дивизии.
— С одной строкой вашей публикации особенно связаны мои воспоминания, — говорил он при встрече. — Вы пишете: «У многих кончились патроны, стрелять нечем». Кончились не только патроны, а и снаряды, и мины, кончились продукты. Трудно было с эвакуацией раненых. Дело в том, что пехота наступала по
Командир полка приказал помначштаба Певзнеру сопровождать автомашины с боеприпасами, всего их было пять или шесть. Кратчайший путь в Ульяновку — по насыпи железной дороги Мга-Гатчина. Кругом болота. Добрались до участка, где сохранилось полотно. Но — что такое?.. Через каждые 10–20 метров рельсы изломаны, шпалы выворочены. Как выяснилось, гитлеровцы специально применили здесь паровоз с прицепом, ломающим шпалы. Пришлось рубить лес, чтобы залатать дорогу. Кто-то пошутил тогда: «Старшему лейтенанту за этот переход орден обеспечен».
В полдень боеприпасы доставили на передовую. Помначштаба доложил об этом командиру полка.
— Я вас должен под трибунал отдать за промедление, — резко отчитал его полковник Важенин. Не трудно было понять состояние этого человека, в обычной обстановке спокойного и тактичного: ведь к тому часу его солдаты из-за нехватки патронов на интенсивный огонь противника отвечали одиночными выстрелами.
— Конечно, до трибунала дело не дошло, — заключил рассказ собеседник, — но и ордена тоже не было.
НАС БЫЛО ЧЕТВЕРО. Получил как-то письмо от земляка Коли Федотова, о котором упоминал уже. «Дорогой друг, — пишет он, — поздравляю тебя с праздником Победы! Что же ты не шлешь писем? Нехорошо забывать фронтовых друзей. Вспомни, как мы вели тебя, слепого, на передовую. Если б не наша тогда поддержка и помощь, то, может, ты убит был бы…»
Нет, слепым в полном смысле этого слова я не был. В Ленинграде, где стоял наш запасной полк, я неожиданно заболел куриной слепотой. Странная эта болезнь: в городе чуть ли не белые ночи, а я после захода солнца ничего не вижу. Полковой врач, к которому обратился, сказал:
— Нужен рыбий жир, а его, брат, во всем городе нет. Так что потерпи маленько. Привезут — вылечим.
Вскоре к нам в Охтенские казармы прибыл «покупатель» из 268-й дивизии (так называли офицеров, приезжавших с передовой за пополнением). Вместе с ребятами из нашей роты отправился в действующую часть и я. Пешим ходом добирались до 947-го полка, скрытно. В такое время суток я, естественно, ничего не видел. Вели меня под руку по очереди Вася Конюков, Коля Федотов и Витя Долоцкий. На ночлег расположились в большой землянке. По случаю прибытия пополнения потребовалось срочно послать дополнительный наряд на кухню. На долю Конюкова там выпало нарезать рыбу. Вася незаметно от повара припрятал кусок трески и, улучив момент, примчался ко мне в землянку.
— Да очнись же ты, — шепнул он мне на ухо и сунул под шинель, которой я был укрыт, добротный кусок рыбы. — Ешь сейчас же! Говорят, от куриной слепоты сырая треска хорошо помогает.
Наутро выяснилось, что у ротного санинструктора
В Ульяновке мы все четверо оказались вместе. Первым из нас тяжелое ранение получил Федотов. На следующий день — Долоцкий и я. Мы с Виталием в паре работали на 50-миллиметровом ротном миномете. Часа полтора пролежали на снегу, пока не стемнело. Мои раны (в руку и ногу) отекли, передвигаться не могу. Легко раненный в голову Виталий говорит:
— Залезай ко мне на спину.
Но с таким грузом на спине далеко не уползешь. Едва уговорил я его «сползать на перевязку», а сам стал ждать санитара.
Погиб в одном из последующих боев и Вася Конюков, он был из села Колчаново Волховского района Ленинградской области. А Федотов Николай Васильевич живет у себя на родине, в Лодейном Поле. Каждое лето мы встречаемся. Спасибо тебе, Коля, за письмо, за добрую память. Только зря ты подумал, будто забываю я фронтовых друзей.
Петр Хорошилов. Дети войны
Прорыв блокады намного улучшил положение Ленинграда. Но и в этих условиях город оставался фронтовым. Враг стоял у его стен.
И вот — январь 1944 года. Ленинградский фронт 14 января перешел в наступление. Завязались напряженные бои, в которых участвовали и танкисты нашей 122-й трижды Краснознаменной танковой бригады.
Наконец враг на многие десятки километров отброшен от города Ленина. Об этом возвестил всему миру салют, озаривший небо над Невой.
Мы уходили все дальше и дальше на запад, и мне, в то время помощнику начальника штаба танковой бригады, было и радостно и горько. Почему? Об этом — ниже.
Еще в период напряженных боев у Ленинграда командование нашей бригады поручило мне сопровождать автомобили, загруженные вышедшими из строя танковыми двигателями. Везли мы их на Кировский завод для ремонта. Попасть в Ленинград в то время можно было только по Дороге жизни.
Кировский завод был на передовом рубеже обороны города. Враг ежедневно бомбил и обстреливал его территорию. Люди едва держались на ногах, ночевали в цехах, чтобы сберечь силы.
При въезде на завод, у проходной, висел большой кумачовый плакат: «Все для фронта, все для победы!» Разыскав в одном из цехов директора, я спросил: когда можно ожидать отремонтированные двигатели?
— Пожалуй, сегодня…
— Сегодня? Как же вам это удастся? — не сдержал я удивления.
Директор улыбнулся.
— Это только с виду кажется, что работать некому. Люди наши все сделают для фронта. Харчишек бы им — они бы горы свернули… А вы везите, пока лед держит.
Машины с двигателями я отправил немедленно, как только закончили ремонт, а сам задержался с оформлением документов. Выехал еще засветло. По Ладоге гуляла поземка. Впереди нашей «эмки» шла машина с эвакуированными женщинами и детьми. Когда стало темнеть, над колонной появились два фашистских стервятника. На бреющем полете они сбросили на нас десяток бомб.