Живи и не бойся
Шрифт:
А что если это правда? Стоит ли ради него бросать Макса? Она задумалась.
Телефон в её сумочки зазвенел, Макс звонил каждый вечер, словно проверял её, а может, просто скучал. Домой идти не хотелось.
– Макс, хорошо, что ты позвонил, встретимся?
Максим радостно пообещал подъехать. Через пятнадцать минут он прибежал в брассери. Они выпили вместе пива и пошли гулять, привлекаемые звуками громкой музыки.
Во Франции наступил долгожданный красочный музыкальный фестиваль. С одной стороны звучал джаз, блюз, через дорогу их перебивал металл, а за углом – фолк под сопровождение барабанов. Толпы подвыпивших веселящихся людей перемещались от бара к кафе, от парка в метро, выбирая музыку по вкусу. Музыканты из разных стран, кто-то причудливо, кто-то просто одетые, всех цветов кожи, показывали своё мастерство.
У Эйфелевой башни выступал традиционный духовой
Но самое захватывающее зрелище происходило на набережной Сен-Бернар. Валери притягивали латинская сальса и кубинская румба, соседствующие на площадках в десяти шагах друг от друга. Зажигательная музыка привлекала всё больше и больше зрителей, которые, немного постояв и похлопав, присоединялись к танцующим.
Она во все глаза смотрела на танцоров, не решаясь встать в круг. Макс улыбался и хлопал вместе со всеми, однако танцевать не предложил. А ей хотелось… ноги уже не стояли спокойно. Вдруг перед ней появился какой-то симпатичный латинос и протянул руку. Она заколебалась, но всё-таки подала ему свою, оглядываясь на Макса. Что было в его глазах – Валери разглядеть не успела, потому что её подхватил мощный поток чужой энергии и завертел, закружил так быстро, что перехватило дыхание. Парень был достаточно сильным – ей почти ничего не приходилось делать – он вертел её в разные стороны, глядя ей в глаза и сверкая крупными белыми зубами.
За первым танцем пошёл второй, потом третий… Макс помахал ей рукой, призывая к себе, но Валери поняла, что не хочет останавливаться. Она помотала отрицательно головой и увидела, как он с недовольным лицом сел за столиком в кафе напротив, но ей было так хорошо и весело, что настроение друга её не волновало.
Наконец, музыка прервалась, музыканты стали собирать инструменты, а все, кто слушал и танцевал, благодарно захлопали. Аплодировали и Валери, и парень, с которым она танцевала. Он снова взял её за руку и уже наклонился к её уху, чтобы что-то прошептать, как Валери почувствовала, что более сильная и уверенная рука тащит её к себе. Рядом стоял Макс с хмурым выражением лица.
– Мы идём домой? Или ты уже не со мной?
– С тобой, – засмеялась ещё чуть запыхавшаяся от танца Валери, – спасибо, друг, – обратилась она к партнёру, и тот, разочарованно кивнув, отошёл от них. – Ты что, ревнуешь меня?
– А разве нет повода? – недовольно спросил Макс.
– Макс, не будь занудой. Я с таким удовольствием потанцевала, – ответила она, – а ты со своей ревностью нагоняешь на меня скуку.
Выражение глаз Макса изменилось – из недовольного превратилось в грустное. Но и грустить ей не хотелось. В её душе вдруг появилось ясное осознание того, какой должна быть её жизнь, чтобы ощущать себя счастливой. Сможет ли Макс её понять? Она не знала…
Глава 4
Макс проснулся рано и посмотрел в окно – небо затянули тучи, ожидался долгий и противный дождь. Вчера был бы прекрасный вечер, если бы не эти дурацкие танцы Валери. Нет, всё-таки он чего-то не понимает в женской натуре, до этого она никогда не говорила, что любит танцевать. А тут ещё этот латинос, что б ему пусто было!
В душе опять, словно змея, шевельнулась ревность. Он стал вспоминать её счастливое лицо во время танца и с холодной ясностью понимал, что никогда не видел свою девушку такой восторженной. От отчаяния его настроение перешло в депрессию и отвращение к самому себе. Почему он не может также наслаждаться жизнью? Он попытался представить, что делает его таким же счастливым и понял, что это скорее всего будет либо хорошая музыка, либо рисование. И ещё моменты близости с Валери… Ему нравилось говорить с ней обо всём на свете, находить общие книги, восхищаться фильмами и музыкой, строить планы. А потом целоваться до безумия. Правда, в последнее время встречаться они стали всё реже. У Валери было много планов, и времени на общение почти не оставалось, но это же не значит, что они разлюбили друг друга? Сердце заныло от такой неприятной мысли.
Настроение было как на кладбище…
"А меня же отец сегодня как раз на кладбище и будет ждать", – осенило его. Пятнадцатого июня – годовщина смерти деда Константина. Макс вскочил с кровати, быстро собрался и поехал в Сент-Женевьев-де-Буа.
Русское кладбище находилось в нескольких километрах к югу от Парижа. Ещё в 1927 году княгиней Верой Кирилловной Мещерской часть кладбища была зарезервирована для захоронения русских эмигрантов. Когда Макс проходил по улицам города мёртвых мимо медленно разрушающихся склепов, покосившихся памятников со старыми надписями с дореволюционной орфографией,
"Кто же там-то остался?" – думал он, направляясь в церковь Успения, надеясь встретить там отца.
Храм был построен в стиле Новгородской церкви пятнадцатого века, а расписывал его Альберт Бенуа, здесь же и похороненный со своей женой. Внутри церкви было малолюдно, и Макс сразу увидел отца, стоявшего справа у иконостаса. Он любил там стоять и читать мемориальную табличку с именами генералов, офицеров и казаков, замученных британцами в Лиенце. Русские фамилии казались такими родными и знакомыми, будто все, кого убили англичане, были родственниками дворянам Елагиным. Но это было не так. И дед Константин ни с кем из них не был знаком. Незадолго до войны он закончил Сорбонну и, работая в окуппированном Париже, тайком записался в Сопротивление и передавал экономические сведения французскому правительству, находящемуся в Лондоне. Как могли немцы так долго терпеть француза с русской фамилией? Это осталось загадкой. Но когда его всё-таки арестовали – в войне уже случился перелом, и расстрелять деда не успели.
Служба заканчивалась. На солею вышел старенький священник и начал негромко говорить проповедь. Макс не прислушивался поначалу, но какие-то слова иерея заставили его вздрогнуть и подойти поближе.
– …Вы знаете, что на этом кладбище похоронен Борис Константинович Зайцев. Недавно я перечитывал его записки о жизни во Франции и поразился, насколько глубокой была его оценка жизни русской эмиграции. Вот послушайте… – голос батюшки окреп. Он достал из кармана небольшой листочек и зачитал: – "Политические формы России рухнули легко: видимо, себя пережили. Дух России оказался вечно жив. В бедах крушениях он сильней расцвёл. Насколько есть в нём дуновение Духа Святого, настолько и жизнь." Вы слышите, братья и сестры? Насколько в нас живёт Дух Святой, настолько мы и живы. А не будет Духа, будем как гробы – внешне красивыми, а внутри… сами знаете что. Если есть в нас истинная жизнь, то всё остальное Господь подаст, а не будет Духа – тогда будет по слову другого великого человека: "И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слёзы лью…" Вопль Пушкина по Истине да будет в наших сердцах. А мы чувствуем тоску, неудовлетворённость от собственной боязливости, но молчим и ничего не предпринимаем. Чего мы боимся? Может, потерять что-то материальное? Но разве не страшнее потерять себя? Мы должны сопротивляться миру сему, поклоняться Правде, иначе наша соль снова потеряет силу, и Господь, уже однажды низвергший наших предков вон из России, исторгнет и отсюда.
Тяжелое молчание было ему ответом. На кладбище никогда не было особенно радостно, а тут ещё батюшка Валентин тоску навёл. Права Валери – как это по-русски – всё усложнять…
Макс подошёл к отцу и взял его под руку. Тот вздрогнул и повернулся. Как он постарел в последнее время! Осунувшееся лицо избороздили морщины, которых раньше Макс и не замечал. Под глазами мешки. А ведь отец ещё не старый, на пенсию только на следующий год собирался выйти.
– Папа, ты хорошо себя чувствуешь? – прошептал Максим, выходя с ним из душного храма.
Тот задумчиво кивнул.
– Спасибо, что приехал. К деду пойдём? Надо поправить могилу, да и к твоему прадеду с прабабкой заглянем. Они там недалеко.
– Я помню, отец, – ответил Макс.
На старых могилах под православными каменными крестами были установлены дощечки "Елагин Николай Константинович 1885–1961 гг. Елагина Софья Алексеевна 1891–1960 гг." Прадед так любил свою жену, что прожил без неё меньше года. Макс, конечно, их не застал, а вот деда Константина помнил хорошо. Тот был сухощавым высоким стариком. Немного резким, но умевшим сдерживать эмоции, чтобы никого не обижать. Он брал маленького Макса в эту церковь причащаться, не принуждая выстаивать длинные службы. Но Максу самому нравилось стоять на литургии – уж больно красиво пел мужской хор, да и росписи храма он разглядывал с удовольствием, а потом дома пытался повторить рисунки Бенуа. Дед заметил его склонность к рисованию и настоял, чтобы Максима отдали в художественную школу. Теперь Макс добрым словом поминал дедушку…