Живица. Исход

Споров Борис

А Лизавета, следя за сыном, утешалась:

«Слава тебе, Господи, не чаяла дождаться… Эх, Петруша, посмотрел бы ты – вылитые, кровиночки». И, как это обычно бывало, моментально рисовалась другая картина: жив муж, деревня, дети взрослые, здоровые, трудолюбивые— и она среди них, как заботливая наседка… Но при воспоминании о деревне и на этот раз, как и всегда, сердце Лизаветы облилось кровью: Верушка замужем, Верушка дома, Верушка – отрезанный ломоть; а младшенькая-то, младшая, Нинушка, ведь так и растет сиротой, отца и в глаза не

видела, и мать сгинула. И тут хоть разорвись надвое – ничего не поделаешь: здесь-то два сына.

Лизавета тоскливо взглянула на дочь – и все ее зримые мысли рассыпались.

– До-о-очь, ты что это, как холстинка, бе-елая? Что ли, нездоровится, а?

Анна очнулась.

– Да. Зря пошла. Со вчерашнего, с похмелья…

Действительно, накануне вечером выпили чуток – по-семейному отметили первую Алешкину зарплату.

– А мы, дочь, ужо в обед, клин клином…

Быстрее и сноровистее, чем девчушки, уходили со старта юноши. Но когда судья отмахнул Сане, он так рванул вперед, что вокруг одобрительно заухали. Радостно забилось материнское сердце, и Лизавета выкрикнула, насмешив близстоящих болельщиков:

– Давай, Санюшка! Обгонь их, жми, сынка!

Саня оказался прав – пришел он первым, слегка склонившись, но все так же легко и стремительно. Восторженно свистели, кричали, подбадривая, а мать, волоча за собой санки с внуком, кинулась навстречу. Саня тяжело дышал, но весь лучился счастьем.

– Я же говорил… первым пришел!.. Где Аннушка?

– Отошла на минуту и провалилась… А ты иди, иди сынка, с пару зашелся, оденься, где твое пальто? Застудишься.

– Да я это… хочу, – переплясывая с лыжи на лыжу, едва выговорил Саня. Отстегнул дужки креплений, бросил палки, рукавички и убежал к тесовым сараям. Веселая струя уже зазвенела по мерзлым доскам, когда он услыхал голос сестры:

– А я и не виню тебя и женить на себе не собираюсь… Ты на сына взгляни, пусть он на тебя посмотрит… ведь сын.

Саня перестал шуметь. «С кем это она?» – замирая и стыдясь, подумал он.

– Не играй на чувствах – бесполезно.

У Сани и челюсть отвисла – голос тренера.

– Ну как это можно? Не понимаю!..

– И очень хорошо, что не понимаешь, – перебил ее Виктор. – Оставь меня, тем более – сейчас, – заключил он, но почти тотчас добавил: – Можешь передать Ирине, что в свахи она жидковата, язык не тем концом подвешен.

– Да ты, ты… нехороший, ты Ирины и не стоишь!

В ответ тонко под пробкой засвистела лыжа.

«Особой мазью натирает», – определил Саня и, точно ошпаренный, выскочил из-за сарая – вдруг увидят!

4

Когда Алешка пришел с комсомольского собрания, Анна с сыном спали, мать дежурила, а Саня на кухонном столе ремонтировал племяннику заводную машину, из-за поломки которой реву было до самого сна. Ни книги, ни школьные дела не увлекали Саню так, как спорт да вот еще «ковыряние в

технике». Он уже отремонтировал и патефон, и будильник, да так, что с тех пор они зажили спокойной жизнью.

– Ты что долго? – встретил Саня.

– Комсомольское собрание.

– И сдалось тебе… – Саня поскреб затылок.

– Балда… И тебе пора бы в комсомол. Жизнь-то наша впереди – расти надо, а растут с малого, потихонечку… – Алешка стянул с ног сапоги и выпрямился. – Вот погоди, я еще и секретарем комсомольской организации буду.

– Хе-хе, секретарь, глянь, хе-хе, секретарь.

– Хе-хе, – передразнил Алешка. – Меня уже в редколлегию стенной газеты выбрали – хе-хе?

– Ну ладно, – уступил Саня. – Принес?

– Принес, в кармане, – недовольно буркнул Алешка, стягивая с плеч пропитанную маслом и грязью куртку.

– Вот хорошо, теперь дело пойдет… Еще принеси два подшипника – таких. – Саня показал на солонку.

– Может, тебе «Дип-двести» принести?

– А что это за «Дип-двести»? Тащи.

– Токарный станок. «Дип» – догнать и перегнать, – с достоинством ответил брат. – Ну-ка, полей тепленькой.

– Ты не смейся, – приговаривал Саня, поливая из чайника. – Погодь, смастерю такую штучку – ахнешь!

Алешка молчал, тщательно намыливал лоснящиеся руки, думая о том, что работа у него все же не та, простоишь за станком, как Староверов, пятнадцать лет, а так и останешься всего лишь токарем. Старайся не старайся – всё токарь, разница только в зарплате. И работа твоя вроде бы никому не нужна, нет, работа нужна, а ты – так себе…

– Лех, – глянув на закрытую дверь, негромко сказал Саня, – Лех, а я знаю, кто Анну, ну, кто Гришкин отец…

– Кто? – перебил брат, щуря намыленные глаза.

– Ну, знаю…

– Брешешь.

– Ни, не брешу, ей-богу.

– Кто?

– Тренер – Фарфоровский. Отчество-то Викторович.

– Брешешь!

– Брешешь, брешешь, сам брешешь! – взъярился Саня. – Своими ушами слышал в воскресенье. Они разговаривали…

– А что же он тогда не женится на Аннушке? – Алешка быстро ополоснул и вытер лицо. – Ведь Гришка-то его!

– Его. Только говорит, валяй на все четыре.

– Во гад! – Алешка сел на табуретку.

Саня не понимал, почему так злобно настроен брат, но чем больше Алешка негодовал, тем настороженнее становился и Саня.

– Да ты, балда, понимаешь, что это же не по-советски, аморально, значит! – выкрикнул Алешка в лицо брату и, спохватившись, продолжил тише: – Ведь это все равно как если бы наш отец был живой и мать бы бросил вместе с нами. Да таких гадов сажать надо!.. Аннушка – дура! Врезала бы ему по харе!

– Ты, Леха, с папанькой не равняй, он на фронте погиб, он наш, а это так… А может, она сама. – Теперь уже и Саня не улыбался, а кончики его ушей покраснели.

– Сама, сама, – огрызнулся Алешка и, поразмыслив, неуверенно предложил: – Давай отметелим его.