Живица. Исход
Шрифт:
– Отметелишь, хе!.. Он нас одной ручкой обоих упахтает.
– Или женись, или – кольями…
– Нет, подкараулить ночью, – заговорщически поддержал Саня. – А если так – дружков соберем.
– Нет, мы его сами, гада, за сестру. Мы его косорылым, гада, сделаем… Только так, чтобы не узнали… – И кулаки сжались, и слезы навернулись на глаза от бессильной досады: чувствовал Алешка – ничего не сделают.
Братья помолчали.
– Все, я боле лыжами не занимаюсь, – точно отсёк Саня. – Не буду у него заниматься. Займусь боксом, чтоб – раз! – и с копылков! – Саня неуклюже ударил кулаком воздух.
– И я тоже боксом займусь, – решил Алешка.
– Уж
5
По вторникам и пятницам в фойе Дома культуры тренировались боксеры. Здесь ни ринга, ни тренировочных снарядов – пять пар боевых перчаток, «лапы» да малоопытный наставник.
– Хорошо, – одобрил наставник. – Отдохни.
Саня вяло улыбнулся и зубами начал развязывать шнурок перчатки. А из головы не выходила Ирина. Он то досадовал на себя, то нервно усмехался. Стоило прикрыть глаза, как тотчас и ощутил губами не влажную кожу перчатки, а бархатистое плечо Ирины… «Ну и лопух, вот уж да… Но Леха, Леха, кажись, крутит с ней… Сама, говорит, напрашивается…» Саня рванул зубами затянувшийся в узел шнурок. Он поднял голову и в настенном зеркале увидел отражение брата – с пропусками, но на тренировки все же ходит и он.
– Ты уже? – спросил Алешка.
– Нет.
– А что злой? Или в нюх получил?
Подошел тренер, поздоровался.
– Разминайся, Алеш, с братцем поработаешь, ему в воскресенье выступать.
Тренеру нравились братья, хотя из старшего – он это знал – боксера никогда не выйдет. Старший брал хладнокровием, работал на выжидание – этого, правда, не хватало младшему.
Разминаясь, Алешка старался ни о чем не думать, но мастерская преследовала и здесь: работа на станке, лицом в стену – до того это надоело, что порой он реально чувствовал, как сам превращается в станок для изготовления болтов. Болты, болты – одно и то же, до боли в глазах, изо дня в день. Как-то исступленный Алешка сказал мастеру, что болты ему надоели и делать их он не будет. Мастер ответил: «Будешь, куда денешься. Это тебе не в колхозе». Алешка замолчал – и вновь все те же болты. А ему хотелось работать на виду – к Ермолину в бригаду, которая не сходила с Доски почета. И чтобы сблизиться с бригадиром, Алешка систематически писал стихи: получались первые строчки – и стопорило. Но настойчивость и труд выдавали строку за строкой, которые уже казались пропуском к Ермолину…
Братья надели перчатки.
«Ну, я тебя нарисую», – нервно играя рукой, подумал Саня.
«Злой, как пес», – отметил Алешка, украдкой поглядывая на братца.
Тренер хлопнул в ладоши. Они пожали друг другу руки, и Алешка понял, что Саня будет работать – бить в полную силу.
«Может, что случилось», – только успел подумать он, как Саня чисто провел серию ударов.
– Брек! – крикнул тренер. Чтобы охладить, развел братьев, дал обоим советы и вновь хлопнул в ладоши.
Саня напирал. Алешка же не только сдерживал натиск, но и постоянно высверливал лазейку, стараясь как бы протиснуться между перчатками, отвлечь внимание, заставить раскрыться.
– Резче, резче! – прикрикнул тренер. – Иди на ближний!
И Саня решил достать прямым ударом. Но в тот же момент пол под ним качнулся. Саня шагнул в сторону, еще, еще – и рухнул на колени. Алешка выждал, подстерег.
– Что, напоролся? – помогая подняться, укорил тренер.
Саня тряхнул головой – в глазах прояснилось: в нескольких шагах стоял Алешка с оплывшим глазом…
– Не занимался век и не буду, –
– Что это? – все еще как во хмелю спросил Саня.
– Дикость. Дикий вид спорта. Вот «фонарь», а что могут подумать? Тренер ведь справку не даст. Да и мозги мне еще пригодятся.
«Сейчас спрошу», – решил Саня, но брат опередил.
– А ты что сегодня злой, как бобик?
Саня отмолчался, но через минуту не выдержал – спросил:
– А ты с Ириной того… крутишь?
– А тебе что? – холодно ответил Алешка вопросом же.
– Да так… она вроде бы ко мне ластится.
– Индюк, пенек, балда! Я ее на шаг не подпускал и не подпущу… Нет, ты за кого меня принимаешь! В восемнадцать лет я жениться не намерен, а так – никогда! Ты пойми, это же грязь… И ты не связывайся с ней. Что от нее проку? А то – Фарфоровский…
Но Саня не слушал брата, он чувствовал, как радостно бьется сердце, и ему казалось, что вовсе не от нокаута позванивает в ушах и покачивается земля под ногами.
– Нет, нам нельзя избивать друг друга. – Алешка дружелюбно ткнул брата в бок. – И бить Фарфоровского теперь нельзя. Его, видишь, сама жизнь избила.
– Да… А жаль мне его, – ответил Саня, – он мужик в общем-то ничего.
6
Когда братья поверили, что они уже подготовлены вершить правосудие, на монтажной площадке произошел несчастный случай.
Монтировали башенный кран. Уже начали подъем. Виктор стоял возле лебедки, думая о том, что вот снег и сошел – не скоро теперь освободят от работы на сборы… Безразлично и рассеянно смотрел он на подрагивающий трос, медленно вползающий на барабан. Весело пощелкивала «собачка».
– Витек! – окликнули его. – Стукни дрыном по тросам, а то рванет!
Тросы, соединявшие лебедку с «мертвяками», где-то захлестнуло, и они не натягивались. Неожиданный рывок опасен при подъеме.
Виктор оглянулся по сторонам, но, не видя ничего подходящего, подошел и ногой топнул по тросам.
– Куда ты, твою мать!.. – не успел кто-то выкрикнуть, как лебедку слегка рвануло, крепежные тросы вытянулись – Виктор упал навзничь, ногу выше щиколотки захлестнуло удавкой.
Пока стравливали натяжку, рубили тросы – подоспела и «скорая помощь». Бледного, с закушенной до крови губой его увезли в больницу.
– Я ж говорил: монтажника из него не выйдет, думка не о работе, – хмуря густые брови, сказал бригадир-хохол.
Корпуса новой больницы удобно и живописно размещались на окраине поселка. Где-то здесь, тогда в лесу, Анну осыпали снегом. Лес повырубили, но внутри больничного двора осталось с десяток, право же, сказочных сосен – верно, дрогнул в чей-то руке топор. Каждая сосна была свита из множества отдельных стволов – самые уродливые, поэтому неповторимые переплетения. Одно дерево казалось хвойным кустом, другое – канатом в два обхвата с кудрявой вершинкой, третье перевилось снизу, а выше – разваливалось, точно развесистый дуб.
Анна бродила между этими соснами, задерживалась, удивленно смотрела на них и несвязно думала: бедные, бедные, как вас жизнь изуродовала, – и точно все это относилось не к деревьям, а к ней самой. Она пыталась думать и о другом, но стройной думы не получалось, и от усилия думать именно стройно, мысли окончательно запутывались.
Страдала Анна даже не оттого, что с Виктором случилась беда, беда – как судьба, от беды и судьбы не уйдешь, страдала Анна, скорее, от непринятого решения: кто прав – она или Ирина, идти или не идти?