Живодерня
Шрифт:
Я вхожу в город, и здесь я стараюсь быть еще более незаметным, ибо у людей нет ни малейшего повода любить меня, да и у меня их – тоже. Я иду дворами, иногда пересекая узкие улицы, народу навстречу попадается немного – город маленький и по выходным все в основном на рынке. У ларьков трутся алкаши с сизыми обветренными лицами, они вызывают у меня непроизвольное омерзение; даже животные, мои бывшие и будущие жертвы, выглядят куда более достойными своего существования на земле, нежели они.
Думаю, пора немного рассказать вам о себе. Мне четырнадцать лет, я невысок, но достаточно крепок, хоть и хромаю слегка на левую ногу – родовая травма
Что еще сказать? Я ненавижу весь этот гребаный мир, и уж поверьте, у меня есть на то достаточно весомые причины.
Возможно, вы захотите спросить, где же мои родители? Хе-хе, это отдельная история, но я вам ее не расскажу.
Еще я стараюсь не попадаться на глаза ментам: сами понимаете, беспризорный подросток вызывает кучу ненужных вопросов, а в детдом я возвращаться не хочу. С тех пор, как я оказался там, я ненавижу детдомы.
Живу я, как уже рассказывал, на Живодерне, я облюбовал ее в свое первое лето в этом городе, то есть три года назад. Живодерня идеальна для моих экспериментов со Смертью – там совсем нет людей, а значит лишних глаз. Забредающих в заброшенный поселок бомжей я в расчет не беру, их интересует только еда и выпивка, да и защититься от них я всегда смогу. Еду я ворую на рынке, иногда питаюсь мясом пойманных животных, одежду меняю редко, только когда совсем изнашивается, покупаю ее на краденные или вырученные от сдачи пустых бутылок и макулатуры деньги.
Считайте, что вам повезло: о себе я рассказываю редко, да и, как понимаете, некому. Мои животные, может, и рады бы меня выслушать, но им такой возможности не представляется, еще раньше их настигает Смерть. А Смерть – это тоже своего рода занимательная история.
Миновав несколько жилых кварталов, я выхожу к городскому рынку. Он расположен на небольшой площади, огороженной проволочным забором, недалеко от реки. По будням на рынке немноголюдно, встречаются в основном все те же алкаши да цыгане, которые торгуют мясом, - а в выходные сюда выбирается почти все население этого маленького городка. Самое лучшее время, когда можно остаться в толпе незаметным, поэтому я и хожу на рынок по выходным, если можно так сказать, ведь я нигде не работаю, и выходным, соответственно, у меня является каждый день.
У входа бабки продают варенье, домашние соленья и сушеные грибы, алкоголики – книги, старые радиоприемники, магнитофонные кассеты, короче, все, что можно продать, а вырученные деньги пропить. Внутри самого рынка стоят ларьки и открытые лотки; небритые кавказцы продают фрукты и овощи, краснолицые тетки невнятного возраста – рыбу или тряпки, мужики в кожаных куртках, как правило, джинсы и модную одежду – это челноки, которые ездят за товаром заграницу, в дальнем углу старьевщики, их товар вроде того, что у алкашей на входе, но отобранный более систематично – значки, редкие книги, антиквариат. Я захожу в рынок и ныряю в толпу.
Скольжу в толпе, словно выплывшая на охоту акула. Высматриваю плохо спрятанные кошельки, зазевавшихся торгашей, оставленный без присмотра товар и вообще все, что можно украсть, не привлекая к себе внимания. По мере моего продвижения по рынку, мои карманы наполняются помидорами, огурцами, яблоками и прочей едой. Что-то я съедаю по дороге, что-то оставляю про запас.
По дороге я останавливаюсь у прилавка с обувью, нужно посмотреть новые ботинки. У меня есть кое-какая сумма денег, я надеюсь, что ее мне на что-нибудь да хватит. Правда, особого выбора у меня нет – на эти деньги можно купить только китайские кроссовки или секонд-хенд. Я останавливаю свой выбор на втором. В итоге покупаю ботинки из кожзаменителя, это, конечно, не зимний вариант, но с шерстяными носками пойдет. Носки я покупаю у бабок на входе. Одна из них протягивает мне две конфеты. Я их беру, но, пройдя пару метров, выкидываю в урну – не нужно мне вашей жалости, жалкие ублюдки, жалейте себя.
Я подхожу к мясным лоткам. Толстые цыгане продают здесь мясо, как правило, несвежее, но стоит оно дороже, чем у остальных. Правда, остальных здесь давно уже нет – цыгане их выжили с рынка. Кого-то просто угрозами, кого-то пущенным из-под полы ножом. Руки у них грязные и жилистые, в запекшейся крови, на пальцах перстни; их дети побираются на улицах, но сами они все ездят на дорогих автомобилях - сам видел, знаю.
У одного прилавка мужик с бутылкой пива торгуется о цене с высоким худым цыганом. Цыган достаточно молод, но зубы у него сплошь золотые. Я осторожно захожу сзади мужика и встаю сбоку: так, чтобы мне был виден прилавок, но цыган меня не заметил. Передо мной лежит увесистый свиной окорок, я прикидываю его на глаз – килограмма три, точно. Мужик выбирает вырезку, по ходу отхлебывая из бутылки, я чувствую слабый пивной запах. Я пил всего один раз в жизни, лет в девять, потом блевал целый день желчью с кровью, так что теперь к алкоголю равнодушен.
Я дожидаюсь момента, когда мужик полностью закрывает меня от цыгана и хватаю окорок, потом со всех ног несусь к выходу с рынка. Слышу, как в спину несется:
- Ах ты, гаденыш, мясо украл, лови его, блядь…
Я не оборачиваюсь, но чувствую, что за мной гонятся. Бегу что есть сил, но окорок оказался гораздо тяжелее, чем я думал, и мешает бежать.
- Стой, сука, поймаю – яйца оторву, - я оборачиваюсь на миг и вижу, что за мной бегут два цыгана: тот худой и другой, невысокий и коренастый, с бритой головой.
Я оборачиваюсь лишь на миг, но кто-то успевает поставить мне подножку. Окорок выскальзывает у меня из рук, а сам я лечу на землю, в лужи и грязь. Я расцарапываю руки и колени, в лицо брызжет вода из луж. Я замираю, как поверженное животное. Я ж говорю: каждый охотник всегда рискует оказаться жертвой.
Мне бьют ногами по ребрам, я не поднимаю головы, наоборот, обхватываю ее руками и погружаю глубже в лужу. Потом бьют по голове и снова по ребрам, со всей силы, я чувствую во рту солоноватый вкус крови, в голове бешено стучит, откуда-то из тумана я слышу голоса:
- Ах ты, щенок, сучий выкормыш, ублюдок малолетний, - и снова удары, без разбору, со всей силой необузданной человеческой ярости.
Потом кто-то хватает меня за волосы и резким движением вздергивает мою голову.
- Что мяска, блядь, захотелось, а, сука? Жри, ублюдок, жри – и мне в рот пихают тот самый похищенный мною окорок, весь в грязи и дерьме, я пытаюсь стиснуть зубы, но меня бьют и кричат в самое ухо:
- Жри, жри!
Я пытаюсь жевать, давлюсь, меня воротит, и я блюю в лужу перед собой.