Живодерня
Шрифт:
Лежа, я думаю о сегодняшней Охоте и о том, сколько их мне еще предстоит. Также я думаю о надвигающейся зиме и о предстоящих холодах, я думаю, что в связи с этим надо бы пополнить состав обитателей Живодерни. Тем более, на днях я уже приметил в городе новую стаю бродячих собак.
Что ж займусь этой стаей завтра же. А пока я мечтаю. Вот именно – мечтаю. А вы что думали? Я умею мечтать так же, как и вы. Может, когда-нибудь я и расскажу вам о своих мечтах.
Был у нас в детдоме один пацан
Один только я не сторонился Одноглазого. Как ни странно, он мне нравился, этот малый. Глаза у него не было - это да, но зато умом и фантазией он в отличие от многих не был обделен. А значит, с ним можно было иметь дело, считал я. К тому же, на руку мне играло то обстоятельство, что его сторонились как прокаженного, - а это значило, что ему можно было доверить свои тайны: даже если он захотел бы рассказать о них кому-нибудь еще, его никто не стал бы слушать.
В общем, мы сошлись. Как раз тогда я начал свои эксперименты со Смертью. Одноглазый по-своему помогал мне. Мы вместе шатались в окрестностях детдома и ловили бродячих животных и птиц.
Одноглазый не мучил их, только ловил. Все остальное делал я. Одноглазый молча наблюдал. Он был хорошим партнером, он не осуждал меня и уж точно не заложил бы. Я думаю, ему по большему счету было все равно.
Детдом стоял на краю города, сразу за ним начиналась промзона, рассеченная шрамом железной дороги. Вдоль нее росли высокие кусты чертополоха, высились развалины давным-давно заброшенных пакгаузов. Кое-где был бетонный забор, увенчанный гирляндой колючей проволоки. Из кирпичных труб керамического завода постоянно валил серый дым, застилавший небо, отчего оно даже в солнечную погоду казалось затянутым тучами. Там же было кладбище старых вагонов.
Они стояли вдоль железнодорожной насыпи, окруженные чертополохом, с оторванной или сгнившей обшивкой и ржавыми каркасами. Их поливал дождь, и жгло солнце. Внутри гулял ветер, и иногда ночевали бездомные. Мы с Одноглазым облюбовали их для своих игр.
Тогда у нас была еще одна забава - мы рассказывали друг другу разные истории, большинством своим придуманные. Правды в них было с гулькин нос - это, конечно, так, - но что мы могли рассказать друг другу без вранья и разных прикрас, если ничего кроме детдома, по сути, и не видели.
Правда, случилось, что однажды Одноглазый поведал мне историю, которая, как он утверждал, имела место быть на самом деле. По крайней мере, так он сказал. Сомневаюсь. С другой стороны - Одноглазый не был вруном, это вряд ли. Фантазером – да, но не вруном.
Мы сидели в одном из разрушенных товарных вагонов и жгли костер. На углях стояла банка со свинцом из обшивки высоковольтного
Одноглазый достал из кармана мятый окурок, вытащил из костра горящую головешку и, прикурив от нее, сказал:
- Это произошло давным-давно, когда нас с тобой еще не было, но все это было на самом деле.
- Откуда ты знаешь, что это было на самом деле, если нас тогда еще не было?
– перебил его я.
- Знаю, - упрямо сказал Одноглазый, - ты будешь слушать или нет?
Я замолчал. Одноглазый затянулся - розовая пленка в его мертвом глазу при этом слегка задрожала - и продолжил:
- Давным-давно во время Большой войны на берегу далекого Южного моря жил маленький Мальчик. Вместе с матерью они обитали в маленькой рыбацкой деревушке, затерявшейся в песчаных дюнах. Их деревушку со всех сторон обступали сосны, которые шумели по ночам и Мальчик часто слушал их разговоры. Отца у него не было, точнее был, но его забрали на фронт.
Мать Мальчика работала прачкой в Большом доме, принадлежавшем очень богатому человеку, самому богатому в их деревне, да и во всей округе. На кирпичном заводике этого человека до войны работал и его отец.
Мальчик плохо помнил отца, помнил лишь его запах, расплывчатые контуры лица, но не детали. Отец уже давно был на фронте. Поначалу он часто писал им, обещал скоро вернуться. Потом письма стали приходить реже, в них уже не было прежнего оптимизма: отец писал, что положение их армии тяжелое, не хватает оружия и провианта, а Враг наступает. А потом отец перестал писать вовсе. Поговаривали, что его убили. Но никаких подтверждений тому не было, и Мальчик с матерью по-прежнему ждали его домой.
Мать вставала рано, еще засветло, готовила Мальчику завтрак и уходила на работу. Работала она до темноты, поэтому весь день Мальчик был предоставлен самому себе. Он играл на улице с остальными ребятами в чижа, ходил с ними купаться, но все же большую часть времени он любил проводить в одиночестве - бродить в дюнах под сенью высоких мачтовых сосен. Он излазил все окрестности.
А вскоре в их края пришел Враг. В один из летних дней из-за дюн послышался резкий нарастающий звук, а вскоре показались мотоциклы с автоматчиками. За мотоциклами ехали армейские грузовики, а следом - весь в клубах пыли - железное чудовище - танк. На бортах грузовиков и на флагах, прикрепленным к их кабинам, мальчик увидел эмблему Врага - такие он видел на агитационных плакатах, изображавших кровавые сцены, в которых солдаты Врага грабили и убивали ни в чем неповинных детей и стариков. Мальчик тогда сильно испугался.
Однако солдаты Врага не стали никого грабить и убивать. Они просто стали на постой в тех домах, где было свободное место. Это называлось Оккупация.
– Одноглазый проговорил по слогам Ок-ку-па-ция.
– В доме Мальчика остановился офицер. Он был угрюмым малоразговорчивым человеком, и с мальчиком почти не общался. Нередко от него пахло спиртным.
Еще у офицера был денщик, который, в отличие от своего командира, был добродушным и смешливым, и однажды подарил мальчику пряник. К тому же он показал мальчику, как сделать воздушного змея.