Живое золото
Шрифт:
– За мой счет, – язвительно проронил Харит.
– Ничего подобного! – возмутился Прокопулос. – За мой счет, за мои собственные деньги, исключительно из любви и почтения к тебе.
– Это очень великодушно с твоей стороны, – сказал Харит. – Твое предложение великолепно, господин Прокопулос.
– Я хочу принести пользу нам обоим, – пояснил Прокопулос. – Моя гордость уязвлена, и потому я не хочу бросать это дело, не окончив его. Оно так глубоко задело меня, что я предлагаю – нет, настаиваю – отправиться в эту поездку за свой счет. Если мне не удастся обнаружить Дэйна, я не попрошу у тебя ни гроша. Это будет ниже моего
– А если удастся? – поинтересовался Харит.
– В таком случае, – сказал Прокопулос, – я надеюсь, что ты захочешь оплатить мои дорожные расходы. Этого будет требовать твоя честь, потому что я отправился в путь, чтобы оказать тебе услугу.
– Совершенно верно.
– Что же касается всего прочего, я целиком полагаюсь на твою прославленную щедрость. Если я добьюсь успеха и ты захочешь вознаградить меня, то это будет только справедливо. Пусть это будет семьсот долларов, или шестьсот, или даже пятьсот – я не стану ни спорить, ни жаловаться. Твоя честь находится в твоих руках, Мустафа ибн-Харит, и никто в мире не сохранит ее лучше, чем ты сам.
Харит рассеянно кивнул. Он был занят подсчетами. Пятьсот долларов – это сто семьдесят четыре египетских фунта. Слишком большие деньги, чтобы отдавать их этой греческой собаке. Впрочем, все-таки придется их заплатить. Этого требовала его честь – если, конечно, платить все-таки придется…
– Твое великодушное предложение глубоко тронуло меня, – сказал Харит. – Я с радостью оплатил бы твои расходы, но не могу – это оскорбило бы тебя. Но в случае успеха я непременно заплачу тебе, и вознаграждение будет щедрым.
Прокопулос почтительно поклонился:
– Иного я и не ожидал от великого Мустафы ибн-Харита из племени рифаа.
Харит поклонился в ответ и поинтересовался:
– Можешь ли ты получить место в автобусе европейцев?
– Я уже сделал это, – ответил Прокопулос, – в искренней надежде, что ты не откажешься от моих дальнейших услуг.
Они снова поклонились друг другу и обменялись комплиментами. Прокопулос собрался было уходить, но Харит остановил его вопросом:
– Скажи, слыхал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми?
– Я слышал о нем, – медленно произнес Прокопулос.
– Ты знаешь, где он находится?
– До меня доходили слухи, что он сейчас не то в Тибести, не то в Боркоу.
– А ты знаешь, зачем эль-Тикхейми прибыл в эти места?
– Я кое-что слышал, – по-прежнему осторожно сказал Прокопулос.
– Что ты думаешь об эль-Тикхейми?
– Я никогда с ним не встречался. Мне известно лишь то, о чем толкуют на рынке. Люди говорят, что это человек опасный, умеющий вести льстивые речи, жестокий и нечестивый и что становиться ему поперек дороги рискованно.
– Они говорят правду, – сказал Харит. – Я рад увидеть, что репутация эль-Тикхейми пристала к своему хозяину так же крепко, как запах падали – к стервятнику. Не хочешь ли ты помочь мне расправиться с этим человеком, господин Прокопулос?
– Говорят, что он очень опасен.
– Он – плохой мусульманин. Для любого истинно верующего это должно быть достаточной причиной.
– Да-да, конечно.
– А тот человек, который в должный момент поможет мне справиться с эль-Тикхейми – поможет не словами, а делом, – такой человек может считать себя хозяином моего кошелька. – Харит помедлил, чтобы дать греку время заглотнуть наживку, после чего уточнил: –
– От твоей щедрости у меня захватывает дух! – с горячностью произнес Прокопулос. – Тебе известно, что я хотел бы помогать тебе во всех твоих делах. Я от всего сердца желаю служить тебе.
Харит поблагодарил грека, и Прокопулос ушел, чтобы поспать несколько часов перед отъездом.
Оставшись один, Харит улыбнулся и налил себе чашечку кофе.
Господин Прокопулос, шагавший по темным улочкам Форт-Лами, тоже улыбался.
5 августа 1952 года, Омдурман
Глава 1
Сержант суданской полиции был человеком рослым и крепко сбитым. Висящий у него над головой вентилятор вяло гонял волны удушливо жаркого воздуха. Перед столом сержанта, опустив голову и потупив взгляд, стоял иностранец по имени Одэ. Он приходил сюда не то в десятый, не то в двенадцатый раз, и его вид уже начал вызывать у сержанта смешанное чувство гнева и бессилия.
– Нет ли новостей? – спросил Одэ.
– Нет, вообще никаких, – буркнул сержант. Он был добрым человеком, но старался спрятать свою доброту за громким голосом и грубыми манерами.
– Наверняка что-нибудь известно о караванах паломников, – сказал Одэ.
Сержант нетерпеливо тряхнул головой и подумал: неужели все нигерийцы так же упрямы, как этот? Одэ был для него совершенно чужим человеком. Его даже понять было трудно – он говорил по-арабски совершенно не так, как суданцы.
– Может, были какие-нибудь доклады из портов? – продолжал настаивать на своем Одэ.
– Я же тебе сказал – никаких новостей! – рявкнул сержант. – Если бы мне было что-нибудь известно о Мустафе ибн-Харите, я бы обязательно тебе сказал. Но никаких новостей нет. – Сержант посмотрел на Одэ. Парень стоял, все так же склонив голову и потупив глаза. Такая поза действительно приличествовала просителю, но Одэ как-то ухитрялся напускать на себя такой вид, словно он наклоняет голову лишь затем, чтобы отыскать упавшую на пол вещь. Сержант подумал, что этот парень просто невыносим.
Впрочем, если бы не его несгибаемое упрямство, парень нипочем не сумел бы бежать из рабства и выбраться из Саудовской Аравии. Когда Одэ только пришел в омдурманскую полицию и рассказал свою историю, это вызвало некоторую суматоху. Из Хартума, который располагался в нескольких милях отсюда и считался столицей, поступил приказ доставить Одэ к ним. Парня допросил сам господин инспектор британской полиции, после чего власти отправили много телеграмм и обзвонили кучу мест во французской Западной Африке и в Ливии. Но никто так и не сумел сообщить о местонахождении Мустафы ибн-Харита, и постепенно это дело забылось, так же, как и множество других сенсаций на день. Омдурман был большим городом – самым большим в Африке после Каира. Каждый день приносил с собой новые проблемы и новые преступления. Дело Одэ исчезло в куче серых папок, но сам Одэ исчезать не захотел. Даже сейчас, почти год спустя, он продолжал наведываться в полицейский участок, наклоняя голову в знак уважения, но не кланяясь. Сержанту нравился этот парень, а потому при виде Одэ он старался придать своему лицу самое суровое выражение.