ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

Шумилов Валерий

Другое понимание, что в ряды контрреволюции перешло слишком много «попов», которые для разжигания гражданской войны использовали в том числе и различные поддельные чудеса и явления (особенно в Вандее), дискредитировавшие тем самым в глазах многих «предавшихся свободе» французов самый христианский культ, – накладывается также на понимание того, что хочешь – не хочешь, а придется, разоблачая поддельные чудеса вроде «явления святой крови», разоблачить и самую церковь и противопоставить католическому культу очищенный культ первых христиан, или того лучше – «культ Республики», или даже «культ Разума и природы» – в точности по завету Руссо.

Во имя Свободы, Франции и Республики – с нами Бог-Разум!

12-го числа

«туманного» месяца брюмера II года Республики до Конвента доходит еще и понимание того, что «контрреволюцию в рясе» следует лишить не только «голоса» (идеологического оружия, как бы мы сказали сейчас), но и «кошелька», которым она щедро оплачивала услуги врагов Республики, чем заодно можно значительно

пополнить скудный бюджет страны… Именно в этот день посланцы Фуше втаскивают в зал заседаний Дворца Равенства 17 ящиков, битком набитых сломанными серебряными подсвечниками и распятиями, золотыми дароносицами, драгоценностями из церковных облачений. Посланцы Фуше передают послание проконсула, в котором он торжественно рапортует, что «насмерть поразил «фанатизм» в департаменте, а «черные» священники и их идолы заточены в храмах»…

Глава неверской депутации, присланной Фуше, гордо обращается к депутатам:

– Представители народа! Я говорю вам от имени санкюлотов Невера, которые попирают ногами жезлы, митры и прочие поповские погремушки. Они передают в казну Национального конвента эти постыдные реликвии фанатизма и шарлатанства. Жители неверских деревень сами приносят золото и серебро с алтаря изгнанного бога, полные презрения к желтому и белому металлу. Они изгоняют служителей католического культа из своих убежищ и просят прислать вместо них учителей морали. Даже женщины сняли с себя нательные кресты. Нам нужны только хлеб и железо…

Восхищенный Конвент, который сначала рукоплещет странной фигуре барона-космополита, теперь приветствует своего неверского коллегу Фуше и решает взять на вооружение его «антихристианские» действия, которые прокурор Коммуны «Анаксагор» (бывший «Гаспар») Шометт даже называет «чудесами». Депутаты полностью соглашаются с Шометтом: разве не чудо добыть в провинции фактически на пустом месте целые груды золота, не оставив при этом себе ни гроша!

Не успев опомниться от «провинциального чуда в Неверском департаменте», всего через 5 дней депутаты становятся свидетелями уже «парижского чуда». Утром 17 брюмера с трибуны Конвента зачитывается необычное письмо некоего Парана, священника-патриота из Буасси-де-Бертрань, в котором он признается, что ему наскучило «жить по лжи», которую он проповедовал всю свою никчемную жизнь, и что теперь «патриот Паран» сбрасывает с себя рясу викария Парана и просит высокий Конвент дать ему какое-нибудь другое дело, которым можно было бы жить.

Удивленные депутаты не успевают прийти в себя от изумления, как в этот же день престарелый конституционный парижский епископ Гобель во главе всего своего капитула, словно черный призрак умирающей религии, возникает в дверях Конвента, чтобы последовать примеру, к которому только что призывал Паран – отказаться от звания «паразита» и сбросить с себя «облачения, навязанные ему суеверием»…

– Я родился плебеем, и поэтому рано проявил любовь к свободе и равенству, – заявляет шестидесятишестилетний епископ парижанам. – Воля народа была для меня верховным законом, а подчинение этой воли – моей первой обязанностью, народная воля возвела меня в сан парижского епископа. Но теперь, когда приближается конец революции, когда свобода идет быстрым ходом, когда все чувства объединяются в одно целое; теперь, когда не должно быть никакого другого национального культа, кроме культа свободы и равенства, я слагаю свой сан служителя католического культа.

Пусть этот пример упрочит царство свободы и равенства. Да здравствует Республика!

Конвент аплодирует Гобелю, который снимает с себя крест, передает его председателю Конвента и заключается депутатами в братские

объятия, но его слова о личном примере оказываются пророческими: примеру бывшего парижского епископа немедленно следуют огромное количество французских священников, которые сбрасывают с себя опостылевшие рясы и подаются кто куда: в чиновники, в школьные учителя, в торговцы и даже в военные. Множество кюре и викариев по всей стране спешат вступить в брак, некоторые даже со знакомыми монахинями. Впрочем, «республиканская зараза» почти не коснулась женских монастырей, чего нельзя сказать о священниках-мужчинах.

Эмигранты-современники, а позже буржуазные историки объясняли наступившее антицерковное безумие «республиканского священства» его страхом перед земными муками, которыми ему приуготовляли озверевшие от раскрытия «многовекового обмана выкачивания денег церковью у бедняков» революционные санкюлоты. На самом деле, большинство несчастных расстриг, подобно Фуше, по-настоящему «заразились» верой в «пришествие Республики Царства Божия», о которой они когда-то мечтали, становясь служителями Бога.

Вера эта продержалась всего несколько месяцев, потом наступила трагедия разочарования в испорченности «города и мира», но пока новые апостолы были уверены: несмотря на исчезновение католицизма, не исчезли идеи главного санкюлота Иисуса, а значит, и Он сам был не со священством римского папы, – Он был с теми, кто во имя «братства бедняков» врывался во дворцы и соборы.

Это не могло пройти бесследно: люди, внезапно осознавшие возможность земного рая уже завтра, но которое даже сегодня, кажется, уже можно было потрогать рукой, переполнились неистовым гневом против проповедуемой официальной веры о посмертном воздаянии за мучения всей жизни. И этот гнев был тем сильнее, что прежняя религия государства олицетворялась в глазах прозревших бедняков с разряженными в золотые одежды жрецами, которые, суля людям из лачуг Рай на небе, строили себе дворцы на земле. Полторы тысячи лет подавляя совсем не «по-христиански» – огнем и мечом – «ересь Божиева Царства», дряхлеющая Церковь, дождавшись Революции, получила то, что должна была получить своим забвением истинного христова учения (бедняка для бедняков!) – отмщение…

Как и положено, на третий день вслед за «чудом явления Гобеля» столица становится свидетелем еще одного чуда – Праздника Разума, устроенного 20 брюмера Парижской Коммуной в соборе Нотр-Дам, переименованного по столь торжественному случаю «на вечные времена» в «Храм Разума»…

Это было странное торжество, третий по счету главный праздник Революции после Праздника Федерации 14 июля 1790 года и Праздника Единения 10 августа 1793 года: если первый отмечал торжество победы над феодализмом (средневековьем), второй – над монархией, третий пытался восторжествовать над самим Богом Старого мира…

Соответственно, если два прежних шествия возглавляли такие вполне реальные фигуры, как генерал Лафайет и депутат Эро-Сешель, во главе третьего, как не вполне «земного», а «духовно-мистического», встала фигура самой Богини Разума (ее воплощала одна из наиболее привлекательных оперных примадонн гражданка Кандейль).

В белом платье и голубом плаще, в сандалиях и фригийском вязаном колпаке, с римской пикой Юпитера-Народа она гордо шествовала впереди огромного кортежа, несомая на паланкине дюжими носильщиками в римских торгах, сопровождаемая, как писал один из английских историков, «духовой музыкой, красными колпаками и безумием человечества». Впереди «богини», направившейся после посещения дворца Тюильри, где санкюлоты станцевали перед депутатами «карманьолу», к собору Парижской Богоматери, шла ее свита – молодые женщины в белых платьях с трехцветными поясами (непредусмотрительно легко одетые, несмотря на совсем не летнюю погоду), позади следовали украшенные цветами колесницы с детьми, Конвент в полном составе, Коммуна, представители всех секций, народных обществ и большая толпа горожан, спешивших на невиданное в истории столицы «богослужение».