Живой щит
Шрифт:
Привалившись плечом к кабине машины, Струна надсадным, сиплым голосом выводил рулады:
– Споем, жиган, нам не гулять по бану, нам не встречать весенний праздник май… Витюха, с какого тебя к хозяину вызывают?
– Понятия не имею! – пожал плечами Новиков.
От лесозаготовок до зоны машины ехали сорок минут по посыпанной гравием дороге. Точнее, гравий имелся у въезда в зону и перед воротами лесозаготовок. Остальная часть дороги напоминала стиральную доску.
– Споем о том, как девочку-пацанку везли этапом,
Амнистия – волшебное слово, вечная мечта зоны. О ней переговариваются тихим шепотом, сладко прищуривая глаза. Это слово заключенные произносят, как имя любимой женщины, смакуя каждую буковку.
Слухи об амнистии, приуроченной к какому-то новому государственному празднику, будоражили зону. Бывалые зэки до хрипоты спорили, какие статьи под нее попадут, а какие нет. Перебирали в памяти прошлые амнистии, вспоминая славное времечко, когда юбилей Октябрьской революции сменяла круглая дата какого-нибудь важного партийного события или очередной победы в строительстве социализма.
– Заглохни, Струна, – попросил Виктор, но сердце у него учащенно забилось.
Большая часть срока осталась за плечами. Воин-интернационалист да еще с наградами, так и не отобранными Верховным Советом, распущенным после того, как он оказался в лагере. Новому, российскому, было не до орденов и медалей бывшего старшего лейтенанта воздушно-десантных войск.
– Точняк, Витюха! – Уголовник не на шутку разволновался. – На волю тебя выпустят! Ох, везунчик! – Радость Струны была искренней. – Неспроста у меня ухо целый день чешется! Верняк!
– Ухо, Струна, у тебя от клеща свербит!
Новиков старался уйти от волнующей темы в сторону.
– Какой клещ! Весна только началась! – обиженно шмыгнул носом собеседник. – Эти кровососы друшляют под листиками! Ты с КПП ноги в руки и бегом к хозяину… Мать моя женщина! Один останусь баланду хлебать! Последнего кентового свояка теряю!
Автозак проехал КПП. Начальник конвоя открыл дверь.
– Новиков, к товарищу подполковнику.
Виктор шел в темноте. Лучи прожекторов обшаривали зону. Сторожевые овчарки лениво перебрехивались после скудной пайки. Солдаты в нарушение устава прятали лица в поднятые воротники шинелей, ища спасения от холодного вечернего ветра.
А Новикову было жарко!
– Заходи! – не оборачиваясь, ответил на стук в дверь подполковник Котиков.
Начальник разглядывал график внутрилагерных убийств за последний год. Линия уверенно проходила только по нулевой отметке.
Виктор должен был, согласно правилам, отбарабанить свою фамилию и номер статьи, доложить о прибытии, но его язык прилип к гортани.
На столе лежали
– Догадываешься, зачем позвал? – Котиков продолжал любоваться графиком.
– Нет! – выдавил из себя бывший десантник, а в голове билось: «Не тяни резину! Выкладывай скорее…»
Подполковник обернулся, подошел к столу, выбрал листок, нацепил на свой знаменитый нос очки и зачитал фрагмент. Котиков читал, мерно раскачиваясь всем своим могучим телом.
Из всего услышанного в сознание Виктора проникло только «это сладкое слово» – амнистия.
«И чего он сломанные очки носит?.. – невпопад думал Новиков. – Дужки изолентой примотаны, как у бедного пенсионера. Ведь только свистни – умельцы зоны ему такую оправу сбацают… О чем это я?.. Зачем мне Вепрь указ читает?» Удушливый комок подкатил к горлу.
– …Конечно, придется потерпеть! – Котиков говорил медленно, стараясь, чтобы смысл сказанного доходил до собеседника. – Пока оформим бумаги, то да се, бюрократия, понимаешь, у нас исключительная. Но планы на будущее можешь строить!
– Какие планы? – Новиков, не спрашивая разрешения, опустился на стул. Его пальцы рвали полу заношенной лагерной фуфайки.
– На будущее! – повторил подполковник Котиков. – Нормальное будущее! Ты хоть уловил, о чем я тебе сказал?
Потрескавшимися от ветра и холода губами Новиков прошептал:
– Амнистия…
– Правильно! – как можно бодрее подтвердил Котиков.
Еще в молодости он, тогда начинающий оперуполномоченный, сознательно заковал себя в душевный панцирь. Лишние эмоции настоящему менту ни к чему. А фраза о «горячем сердце чекиста» годится разве что на стенку клуба повесить или для актера кино в роли седого комиссара милиции. Но вид обалдевшего заключенного, который неизвестно за что оттрубил немало лет, задел Вепря.
– Пиши домой. Пусть встречают! – Голос подполковника смягчился. – Друзья армейские остались?
Новиков отвечал машинально, как запрограммированный на беседу робот:
– Мой комбат в Приднестровье погиб! Четырнадцатая армия… Слыхали? Дубоссары защищал. – Новиков пересказывал письмо, полученное от своих два года тому назад. – Командовал батальоном спецназа, потом из армии уволился и в батальон «Днестр» добровольцем пошел. Молдаване его к смерти приговорили…
Воспоминания встряхнули бывшего лейтенанта.
– …Из Румынии группу коммандос для исполнения приговора привезли, сами с комбатом и его парнями справиться не могли… Боевой был мужик.
– Как погиб? – осторожно спросил Котиков.
– Писали: попал в засаду, – глухо ответил зэк. – Гранатометчики в упор расстреляли «уазик». Никого в живых не осталось. Остов машины с тремя обуглившимися трупами…
– К родителям поедешь?
– Вряд ли, – отрицательно качнул головой Виктор. – Навещу, конечно, но жить с ними… Городок маленький, каждый тыкать пальцем будет: «Смотрите, вот тот самый придурок идет. Был в Афгане и свихнулся. Для него человека убить – что под забором отлить». Не хочу слышать за спиной таких разговоров.