Живу до тошноты

Цветаева Марина Ивановна

Это – смесь гордости, оскорбленного самолюбия, горечи, мнимого безразличия и глубочайшего возмущения.

– Чтобы понять всю необычайность для меня этого чувства, нужно было бы знать меня – лично – до 30-го сентября 1913 г.

Ялта, 30-го сентября 1913 г., понедельник.

Аля – Ариадна Эфрон – родилась 5-го сентября 1912 г. в половину шестого утра, под звон колоколов.

Девочка! – Царица бала,Или схимница, – Бог весть!– Сколько

времени? – Светало.Кто-то мне ответил: – Шесть.Чтобы тихая в печали,Чтобы нежная росла, —Девочку мою встречалиРанние колокола.

Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну, Маша, – это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно».

Семи лет от роду я написала драму, где героиню звали Антрилией. – От Антрилии до Ариадны, – Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.

– Ариадна. – Ведь это ответственно! –

– Именно потому. –

Алиной главной, настоящей и последней кормилицей (у нее их было пять) – была Груша, 20-тилетняя красивая крестьянка Рязанской губ<ернии>, замужняя, разошедшаяся с мужем.

Круглое лицо, ослепительные сияющие зеленые деревенские глаза, прямой нос, сверкающая улыбка, золотистые две косы, – веселье, задор, лукавство, – Ева!

И безумная, бессмысленная, без удерж ная – первородная – ложь.

Обокрав весной весь дом и оставленная мной в кормилицах, она, приехав в Коктебель – было очень холодно, безумные ветра, начало весны, – она писала домой родителям:

«Дорогие мои родители! И куда меня завезли! Кормлю ребенка, а сама нож держу. Здесь все с ножами. На берегу моря сидят разные народы: турки, татары, магры» (очевидно, смесь негра и мавра!).

– Барыня, какие еще народы бывают?

– Французы, Груша!

«…турки, татары, магры и французы и пьют кофий. А сами нож держат. Виноград поспел, – сладкий. Вчера я была в Старом Иерусалиме, поклонялась гробу Господню…»

– Груша, зачем вы все это пишете?

– А чтобы жалели, барыня, и завидовали!

В Коктебеле ее все любили. Она работала, как вол, веселилась, как целый табун. Знала все старинные песни, – свадебные, хороводные, заупокойные. Чудно танцевала русскую. По вечерам она – без стыда и совести – врывалась на длинную террасу, где все сидели за чаем – человек тридцать – и всплескивая руками, притоптывая ногами, визжа, причитая, кланяясь в пояс, «величала» – кого ей вздумается.

– И Максимилиана – свет – Александровича и невесту его – которую не знаю…

И еще:

Розан мой алый,

Виноград зеленый!

Алю она страшно любила и так как была подла и ревнива, писала домой: «А девочка барыню совсем не признает, отворачивается, меня зовет „мама“». – Явная ложь, ибо Аля меня знала и любила.

Аля в то время была Wunderkind’ом [128] по уму, красоте глаз и весу. Все восхищались и завидовали. Один господин, увидев нас вместе: прекрасного Сережу, молодую меня, похожую на мальчика, красавицу Грушу и красавицу Алю, воскликнул:

128

Чудо-ребенок (пер. с нем.).

– Целый цветник! –

Мне, когда родилась Аля, не было 20-ти, Сереже – 19-ти. С

Алей вместе подрастал котенок – серый, дымчатый – Кусака. Рос он у меня за матроской и в Алиной кровати. Груша отцеживала ему своего молока, и вырос он почти человеком. Это была моя великая кошачья любовь.

Его шкурка до сих пор висит у меня на стене – ковриком.

Макс Волошин о Груше и Але сказал однажды так:

– У нее пьяное молоко, и Аля навсегда будет пьяной.

Груша ушла от меня, когда Але был год. Ее выслала из Ялты полиция – ждали Царя и очищали

Ялту от подозрительных личностей, а у Груши оказался подчищенный паспорт. Она вместо фамилии мужа, которого ненавидела, поставила свою, девичью.

Приехав в Москву, она заходила ко всем моим коктебельским знакомым и выпрашивала – от моего имени – деньги.

Потом я потеряла ее след.

(Написано мая 1918 г., Москва)

(Выписки из дневника)

Москва, 4-го декабря 1912 г., вторник.

Завтра Але 3 месяца. У нее огромные светло-голубые глаза, темно-русые ресницы и светлые брови, маленький нос, – большое расстояние между ртом и носом, – рот, опущенный книзу, очень вырезанный; четырехугольный, крутой, нависающий лоб, большие, слегка оттопыренные уши; длинная шея (у таких маленьких это – редкость); очень большие руки с длинными пальцами, длинные и узкие ноги. Вся она длинная и скорей худенькая, – tir'ee en longueur [129] .

Живая, подвижная, ненавидит лежать, все время сама приподнимается, замечает присутствие человека, спит мало.

129

Вытянутая (пер с франц.).

Родилась она 9-ти без четверти – фунта. 12-ти недель она весила – 13 1/2 ф<унтов>.

Москва, 11-го декабря 1912 г., вторник.

Вчера Л<еня> Ц<ирес>, впервые видевший Алю, воскликнул: «Господи, да какие у нее огромные глаза! Я никогда не видел таких у маленьких детей!»

– Ура, Аля! Значит глаза – Сережины.

Москва, 12-го декабря 1912 г., среда.

Пра сегодня в первый раз видела Ариадну. «Верно, огромные у нее будут глаза!»

– Конечно, огромные!

Говорю заранее: у нее будут серые глаза и черные волосы [130] .

Москва, 19-го дек<абря>.

У Али за последнее время очень выросли волосы. На голове уже целая легкая шерстка. Завтра у нас крестины.

Крестной матерью Али была Елена Оттобальдовна Волошина – Пра. Крестным отцом – мой отец, И. В. Цветаев.

Пра по случаю крестин оделась по-женски, т. е. заменила шаровары – юбкой. Но шитый золотом белый кафтан остался, осталась и великолепная, напоминающая Гёте, огромная голова. Мой отец был явно смущен. Пра – как всегда – сияла решимостью,·я – как всегда – безумно боялась предстоящего торжества и благословляла небо за то, что матери на крестинах не присутствуют. Священник говорил потом Вере:

130

Это было скорее желание, чем предсказание. Але сейчас 5 лет 8 месяцев – у нее золотистые волосы и те же – огромные – светло-голубые глаза (Прим. М. Цветаевой).