Живун
Шрифт:
— В доме, да не в своем. Брат хозяин. А тут она хозяйкой будет.
— Почему она, а не мы? — неожиданно вырвалось у Ямая.
Хадане грозно уставилась на мужа.
— Что значит мы? Ты в уме или тоже в дом захотел?
Старик стал оправдываться: мол, не то хотел сказать, оговорился. А Хадане, и без того расстроенная, вспыхнула, как сухая хвоя на горячих углях. Она принялась ругать старика, что он позволил Алету увезти в дом кровать, не надоумил сперва позаботиться о работе да подольше побыть с родителями,
— Опять я виноват, вот беда, — Ямай тяжело вздохнул, хотел было что-то сказать, но махнул рукой, встал и вышел на улицу.
К обеду Алет вернулся веселый, возбужденный. Снимая пальто, он рассказал, как в правлении обрадовались его приезду. Звероферма почти уже готова, нужно только привезти зверей и начать работу. А сейчас ему дали неделю для отдыха и устройства семейных дел.
— Обошел всю факторию. Здорово изменилась — вырос большой поселок, — с радостью сказал Алет.
Печальные Ямай и Хадане молчали и делали вид, будто его совсем не слушают.
— Что случилось? Почему такие печальные? — спросил Алет.
— Из-за тебя, хорошего нашего сына, — с дрожью в голосе ответила мать, рассеянно помешивая ложкой в кастрюле.
— Из-за меня? Что плохого я сделал?
— Заживо хочешь схоронить нас, вот что, — Хадане поднесла к глазам край накинутой на узкие плечи шали, привезенной сыном.
— Что ты, мама, что ты? — Алет опустился рядом с отцом на оленью шкуру и улыбнулся.
Старик сидел молча, внимательно прислушиваясь к разговору старухи с сыном. Хадане прерывистым голосом продолжала:
— Зачем в дом кровать увез? Туда перейти собираешься?
Алет опять улыбнулся:
— Стоит ли из-за этого расстраиваться? Дом-то какой хороший! Вы видели? Нет? Напрасно. Очень хороший дом. Я в его каждый уголок заглянул. Везде хорошо сделано. Даже печку проверил — нисколько не дымит. Я уже документы на него получил — вот они! — сын вынул из кармана бумаги. — Теперь мы хозяева этому дому. Можем хоть завтра вселиться.
— Завтра? — не выдержал отец. — Это как же так, сынок? Мы что, для тебя ничего не значим? Нельзя было посоветоваться с нами, с родителями? Плохо это, так я думаю.
А старая Хадане отошла на свою половину и тихо-тихо заплакала.
Алет сокрушенно развел руками:
— Вот беда. Как же быть?
Они долго молчали, погруженные в невеселые мысли. Алет еще несколько раз повторил вслух: «Как же быть? Как же быть?» Видно было, что он действительно растерялся и не знал, что же ему делать, как поступить. Никогда не было такого случая, чтобы родители так решительно восставали против него.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Я подумаю, посоветуюсь с людьми. Мне не хочется огорчать вас, а потом страдать, мучиться из-за этого. Я же люблю вас, сами знаете.
— Вот это другое дело, — оживился Ямай. — Конечно,
Хадане тоже заговорила:
— Ты любишь нас, милый сын, а мы любим тебя. Ты у нас единственный, вся наша надежда и опора.
Алет направился к умывальнику.
— Обедать-то скоро будем?
— Сейчас соберу, — мать легко поднялась и принялась хлопотать возле низенького столика.
Отец весело воскликнул:
— Верно, давно пора обедать. Ведь и вода иногда заволнуется, да опять успокоится.
Обед прошел почти что в молчании. Старик пытался завести беседу про разные дела, но разговор почему-то никак не клеился. Алет сидел и думал: «Ну как же быть? Где найти выход?»
После обеда он надел малицу и счистил снег возле чума, а потом незаметно куда-то исчез. Может, к своей невесте убежал? Кто его знает. Они давно не виделись, поди, соскучились.
Алет вернулся вечером какой-то странный: с родителями разговаривал рассеянно, отвечал невпопад и вызывал у них смех. Он помог матери приготовить ужин и попросил сварить еды побольше и повкусней.
«Соскучился по домашней еде, — решила Хадане. — Да и проголодался, видно».
Перед ужином пришел к Тэседам учитель Максим Иванович. В чуме все обрадовались его приходу.
— Зашел навестить, — сказал, поздоровавшись, Максим Иванович. — Давненько не был, все некогда, а ведь мы друзья с вами.
— Как же, как же! — ответил старик.
Максим Иванович спросил стариков про их здоровье и жизнь.
— Нам лекарь Калина Палона болеть не разрешает, — шутил Ямай и пригласил гостя сесть рядом. — Наши стариковские кости, верно, другой раз ноют, да уж, видно, так должно быть.
— Болеть не надо, — сказал гость.
Старик засмеялся.
— Вот и ты не велишь. Как тут будешь болеть?
Максим Иванович тоже засмеялся, потом сказал:
— Красивая у тебя трубка.
— Сын в подарок привез, а старухе — шаль вон какую, — с гордостью сообщил Ямай.
— Молодец. Значит, не забыл о своих родителях. Теперь с сыном вам еще лучше будет. Скучали без него? — Гость сидел на оленьей шкуре, скрестив ноги совсем как ненец.
— А как же, скучаем — о тундре, об оленях тоже очень скучаем. — Хадане накрывала на стол.
— Я каждую ночь тундру и оленей во сне вижу, — вмешался Ямай. — Как их забудешь? Их никогда не забыть. Всю жизнь в тундре с оленями кочевали. Своих-то оленей у меня не было. Недаром ведь фамилия у нас Тэседа — Безоленный. Раньше мы со старухой у богача оленщика Хороли батрачили, его оленей пасли. Ты, Максим Иванович, помнишь, сам ведь помогал нам уйти в колхоз. Теперь у меня оленей не меньше, чем у богача Хороли: десять тысяч голов в колхозе. А нас от них оторвали, в поселок привезли. Разве это хорошо? Это шибко плохо, так я думаю.