Живые мертвецы в Далласа

Харрис Шарлин

— Кто там? — спросил голос Джен.

— Это Сьюки и ее друг, — ответила я.

— О, милая! Проходи, ты вовремя! — позвала она, открыв задвижку.

Когда я распахнула дверь, все взгляды оказались направлены на нас. Приветственные улыбки сменились выражением испуга, когда за мной вошел Эрик.

Эрик шагнул ко мне, перекинув снятый плащ через плечо, и я чуть не прыснула со смеху, глядя на немую сцену. После шока, вызванного осознанием, что Эрик вампир, которое наступило у всех через минуту, глаза собравшихся заморгали, оглядывая тело Эрика сверху донизу.

— Эй, Сьюки, а кто твой друг? — спросила наконец Джен, в свои

тридцать уже несколько раз разведенная. На ней было что-то вроде кружевной комбинации. На голове у нее была явно профессиональная прическа, а макияж был чересчур броским для лесного домика. Но, видимо, она как хозяйка чувствовала, что выглядит подходяще для своей собственной оргии. Я стянула свитер и в смятении поняла, что ко мне отнеслись с тем же недоверием, что и к Эрику.

— Это Эрик, — представила я. — Надеюсь, вы не против того, что я привела друга?

— О, чем больше, тем веселее, — ответила Джен с несомненной искренностью, так и не оторвав взгляда от Эрика. — Что будешь пить, Эрик?

— Кровь есть? — с надеждой спросил он.

— Ага, тут у нас завалялось немного разливной первой группы, — ответила она, не сводя глаз с лайкры. — Специально на такой… случай! — Джен многозначительно подняла брови.

— Случай наступил, — ответил Эрик и тоже подняла брови. По пути к холодильнику он ухитрился хлопнуть по плечу Яйцо, и тот просиял в улыбке.

Ох… Я же догадывалась, что узнаю здесь много нового. Позади Яйца лежала Тара, ее темные глаза под черными бровями были прищурены. На ней был кричаще-красный лифчик и такие же трусики, и в тот же цвет были выкрашены ее ногти и губы. Она явно пришла подготовленной. Я взглянула ей в глаза, и она отвела взгляд. Не нужно было читать мысли, чтобы понять ее смущение.

А на отдельном диване у стены слева расположились Майк Спенсер и Клео Хардэвей. Весь домик представлял собой одну большую комнату, с раковиной и плитой у правой стены и отгороженным санузлом в дальнем углу. Он был меблирован откровенным старьем, очевидно, подобранным на бон-темпской свалке. С другой стороны, не всякий загородный домик мог похвастаться таким толстым, мягким ковром и таким количеством подушек, разбросанных тут и там, да и такими плотными, широкими шторами на каждом окне. Дополняли впечатление разнообразные похабные картинки на стенных гобеленах. Я даже не сразу догадалась, что изображено на некоторых из них.

Но я изобразила на лице приветственную улыбку и приобняла Клео Хардэвей, как делала всегда, встречая ее. Впрочем, когда она работала за стойкой в школьном кафетерии, на ней, как правило, было надето побольше. Но Майк-то и вовсе был в чем мать родила.

Может, это и не очень хорошо, но к некоторым зрелищам привыкнуть просто невозможно. Огромная, коричневая, как молочный шоколад, задница Клео блестела от какого-то масла, да и у Майк интимные места блестели точно так же. Мне даже не хотелось интересоваться, чем это они натерлись.

Майк попытался завладеть моей рукой — видимо, для того, чтобы и на мне опробовать эту штуку, но я выскользнула и перебежала к Яйцу и Таре.

— Я и не надеялась, что ты придешь! — сказала Тара. Она тоже улыбалась, но вид у нее был не очень-то счастливый. Строго говоря, она выглядела жалко. Наверное, к этому имел какое-то отношение Том Хардэвей, что сидел на корточках перед ней и упорно заглядывал между ее ногами. А может быть, и очевидный интерес, проявленный Яйцом к

Эрику. Я попыталась снова взглянуть Таре в глаза, но меня уже тошнило от этого.

Я провела в лесном домике только пять минут, но это были самые долгие пять минут в моей жизни.

— И часто ты этим развлекаешься? — спросила я, чтобы хоть что-то сказать. А Яйцо, все еще глядя на зад Эрика, беседовавшего с Джен у холодильника, потянулся к пуговице на моих шортах. Тут-то я почуяла, что Яйцо опять нажрался. Его глаза блестели, а челюсть чуть отвисла.

— А твой друг — он реально большой! — промямлил он, будто с набитым ртом.

— Да уж побольше, чем Лафайет, — шепнула я ему, и он резко поднял голову, уставившись теперь на меня. — Я думаю, что ему тут будут рады.

— Ага… — еле выговорил Яйцо, решив со мной не спорить. — Н-ну да… Эрик большой, чертовски большой. Разнообразие — эт’ хорошо! …

Я еще терпела непрекращающуюся борьбу Яйца с моей пуговицей. А зря. Единственное, о чем он думал — это задница Эрика. И не только задница.

Легок на помине, Эрик немедленно подскочил ко мне сзади и обхватил руками, оттащив в сторону от неуклюжих пальцев Яйца. Я оперлась на Эрика, приходя в себя и радуясь, что он здесь. Я поняла, что боялась, как бы и он не начал вести себя непотребно. Все же мало что может оказаться настолько противным, как зрелище давно знакомых людей, ведущих себя по-свински. Я не была уверена, что это не написано у меня на лице; очевидно, поэтому я повернулась к Эрику, и, когда он усмехнулся, я развернулась в его руках всем телом, чтобы быть к нему лицом. Я обхватила его шею и подняла голову. Он с радостью согласился с безмолвным предложением, и, пока моего лица никто не видел, ничто не мешало моему разуму делать свое дело. Когда наши губы вновь соприкоснулись, мой мозг раскрылся, и я почувствовала себя совсем незащищенной от посторонних сознаний. Это-то мне и надо было.

В комнате было несколько довольно сильных «передатчиков» мыслей, и я уже чувствовала себя не столько собой, сколько приемником чужих вожделений.

Сначала мне открылись мысли Яйца. Он вспоминал Лафайета, его тонкое смуглое тело, ловкие пальцы и подведенные глазки. А потом эти приятные для него воспоминания заслонились менее приятными — Лафайет запротестовал возмущенно, истошно…

— Сьюки, — шепнул мне на ухо Эрик, настолько тихо, что никто бы не услышал. — Сьюки, успокойся. Ты со мной.

Я коснулась его шеи, почувствовав, что за его спиной кто-то стоит.

Это была Джен. Ее рука прикоснулась сначала к Эрику, а потом и ко мне. И когда она до меня дотронулась, я смогла прочесть ее мысли особенно отчетливо. Я пролистала ее разум, как книгу, но книга оказалась совершенно скучной. Единственным, что обнаружилось в ее мыслях, была анатомия Эрика и несколько недоуменный интерес к сиськам Клео. Ничего из того, что я искала.

Я мысленно обратилась в другую сторону, пробравшись в мозг Майкла Спенсера, и обнаружила то, что надеялась и одновременно опасалась увидеть с самого начала. Теребя груди Клео, он думал совсем о другой шоколадной плоти, холодной и безжизненной, и его собственная плоть воспряла при этих воспоминаниях. В его памяти я увидела, как Джен спит на диване, а Лафайет кричит, что если они не прекратят причинять ему боль, он расскажет всем, что и с кем делал… и опускающиеся кулаки Майкла, и Тома Хардэвея, нагнувшегося над хрупкой коричневой грудью…