Шрифт:
Тем ранним и не по-летнему холодным утром я и мой друг Вадик скучали на старой детской площадке, что служила нам и другим местным детям мрачным местом сборов. Мрачность площадки заключалась в ее непостижимой старине. Казалось, будто душа покинула это место, оставив после себя холодный труп. Долгие годы краска тускнела и отваливалась, обнажая безжизненный ржавый металл, скамейки еле выдерживали садящихся на них детей, качели, давно не смазываемые, пронзительно скрипели – труп разлагался.
Со всех сторон площадка заросла густым кустарником, который почему-то не цвел, а лишь торчал
Место это было весьма отталкивающим и угрюмым, но нас всегда тянуло сюда, мы считали эту площадку своей. Здесь мы делились секретами, здесь мы впервые познакомились с красотой женского тела, – два года назад один из наших старших знакомых, ему было двенадцать, принес колоду игральных карт, где на каждой карте было изображение обнаженной женщины, – и именно сюда приходили наши матери, когда теряли кого-то из нас.
И вот мы, как и много раз до этого, сидели на площадке, придумывая себе занятие, когда услышали приближающиеся шаги и шорох – кто-то продирался по высокой траве через заросли кустарника.
Мы уставились в то место, откуда должен был появиться незнакомец и несколько секунд спустя увидели Сашу (хозяин тех самых карт). Дышал он тяжело, на пухлых щеках розовел румянец – он явно бежал, хотя, скорее всего, не так долго, как могло показаться. Лишний вес давал о себе знать.
– Хо-хо-тите… секрет? – сквозь отдышку прошипел он
Я спрыгнул с качели, отчего она несколько раз описала в воздухе дугу, сопровождая свое движение неприятным скрипом. Мы с Вадиком тут же подошли к Саше, который плюхнулся на карусель и принялся вытирать капли со лба.
– Какой секрет? – глаза Вадика сверкали любопытством.
– Старик умер, – отрезал Саша и уставился на нас.
Вокруг повисла гробовая тишина, которую нарушал лишь мерный скрип качели.
– Врешь, – сказал я.
Причины не доверять Саше были, ведь он был старше нас на два года и считал нас малышней, над которой можно было издеваться. Что, собственно, он и делал.
В тот день, когда он принес на площадку ту самую колоду карт и его облепила вся местная детвора, роняя слюни на картинки с прелестями, о которых они ничего толком и не знали, он достал из колоды одну карту, – грудастый бубновый валет, – и с ухмылкой объявил: «Я отдам ее тому, кто лучше всех сматерится».
Следующие несколько минут он ухахатывался над тем, как дети, желая заполучить заветную карту, выкрикивали разные ругательства, какие могли вспомнить из разговоров родственников, когда те имели неосторожность их обронить. Мы с Вадимом решили в этом не участвовать. Карту, конечно, никто не получил – удовлетворенный и вдоволь насмеявшийся, Саша сунул ее в колоду и ушел.
– Нет, это правда! – чуть ли не закричал Саша. – Я подслушал, как родители вечером разговаривали. Мама сказала, что задержалась на работе из-за Старика. Его привезли в конце смены и сразу отправили в эту… реанимацию! У него что-то с сердцем было, какой-то инфе… инфект…
– Инфаркт, – поправил я.
– Да, инфаркт. Еще она сказала, что он кричал, очень громко. Просил сжечь его дом, говорил, что все скоро сдохнут. Так и сказал.
– Под
О да, эту историю знал практически каждый, кто хоть немного был знаком с личностью Старика. Как и любая история, в которой есть хоть немного белых пятен, – а их тут хоть отбавляй, – она со временем обросла множеством подробностей, правдивых и не очень, разделилась на несколько версий и в итоге стала городской легендой. Но суть всегда была одна.
Старик, у которого тогда еще было обычное человеческое имя (никто уже не помнил, какое именно), работал инженером на местном заводе. Жены у него не было. По одной из версий, что упоминается чаще остальных, она его бросила и уехала в другой город с любовником. От брака остался сын, в котором он души не чаял. Воспитывал один, как мог, старался обеспечить его всем необходимым. Новую супругу найти не старался, все внимание уделял только сыну. Словом, примерный отец.
Вскоре Старик решил открыть свой магазин: арендовал небольшую площадь, установил вывеску, но что именно он собирался продавать, никому так и не было суждено узнать, потому как магазин так и не открылся.
Мальчик в это время достиг уже такого возраста, когда за ним не нужен был тщательный присмотр, по этой причине Старик и решился открыть свой магазин. Но, по всей видимости, хлопоты с магазином отнимали слишком много внимания Старика, и он не сумел заметить, когда подкралась беда.
День был очень знойным и солнечным, старик отпустил мальчика покататься во дворе на новеньком трехколесном велосипеде. Как он неоднократно утверждал, все это время он следил за мальчиком из окна, только на секунду отвлекся на звонок. Может, так оно и было, может – нет, но закончилось все тем, что мальчик выехал на дорогу и его на полной скорости сшиб автобус.
Выбежав на улицу, Старик обнаружил лишь искореженный велосипед и кровавое месиво вокруг – мальчика буквально затянуло под днище автобуса и протащило по асфальту несколько метров.
После этого его личность начала разлагаться. Будто все человеческое, что было в нем, погибло вместе с сыном.
Тогда Старик разорвал все знакомства, продал хорошую квартиру и купил ветхий, но большой дом в старой части города, прямо рядом с лесом, где уже почти никто не появлялся, а оставшиеся постройки медленно разрушались. Дом он привел в более-менее приличный вид и обнес высоким забором, заколотил наглухо все окна и больше его никто не видел. Очень долго дом казался безжизненным, зимой даже дым из трубы не поднимался, многие думали, что Старик умер, но проверять никто не хотел.
Но спустя годы дом ожил. Кто-то утверждал, будто видел Старика в городе, будто он отрастил длинную бороду и таскал с собой странный, не вписывающийся в то время чемодан. Лесники слышали, как по вечерам из дома доносились странные звуки, иногда кто-то кричал, сквозь щели в заборе прорывался зловещий свет.
Поначалу находились смельчаки, которые с ним пытались связаться, но безрезультатно – старик всех прогонял прочь и заверял, что если они вернутся, он будет стрелять. Вскоре предупреждать он перестал и стрелял во всякого, кто находился в пределах видимости. Благо, целился он неважно.