Живым приказано сражаться

Сушинский Богдан Иванович

– Ты должен благодарить господина оберштурмфюрера, – как всегда коверкая слова, проговорил фельдфебель, – это он спас тебя от расстрела. Он не мог запретить лейтенанту и его солдатам расстреливать твою семью. Но все же уговорил не трогать тебя.

– Неужели ты сам не понял этого, Готванюк? – вставил Штубер.

– Я уже ничего не понимаю, – пробормотал тот.

– Судьба оказалась милостивой к тебе. И если ты до сих пор не погиб – значит должен наконец набраться мужества. Лейтенант и его люди обошлись с твоей семьей по-зверски – это понятно. Да и старуху наказали. Но, видит Бог, я простил твой побег из леса и требовал

не трогать тебя. Ну а семью… Что поделаешь, гибель семьи – это и есть плата за твою трусость.

– А ведь господин оберштурмфюрер и дальше печется о тебе, – снова заговорил фельдфебель. Он уже привык разыгрывать такие сценки. Штубер давал ему общие установки, а уж Зебольд сам высчитывал, когда удобнее ставить ту или иную реплику. – Как раз сегодня он добился, чтобы тебя назначили старостой села.

– Я понимаю, что это несколько неожиданно для тебя, Готванюк. Побег, расстрел родственников – и вдруг такое предложение! Но это реальная возможность снова стать уважаемым человеком. И на селе, и в целом районе.

– Вам-то какой смысл назначать меня старостой? – впервые за эти двое суток ожил Готванюк. Он уже слышал: в соседних селах успели назначить старост, и теперь они там большие начальники. – Я-то думал, вы меня специально оставили. Чтобы помучился пару дней. А потом туда же…

– Правильно вы считали, – вдруг перешел Штубер на «вы». – Логично. Любой другой армейский офицер так и поступил бы. Любой другой, но только не я. Потому что я верю в человеческую судьбу, стараюсь понять ее смысл, ее законы. Словом, это длинный разговор. Так вот, завтра вам официально предложат стать старостой. И вы согласитесь. Вас никто не сможет упрекнуть, что вы выслуживаетесь перед оккупантами, как это пишут в листовках о других старостах оставшиеся в тылу комиссары. Наоборот, вы пострадали. Может быть, больше, чем многие другие. Но, в отличие от многих других, поняли, что пострадали справедливо. И нашли в себе мужество искупить вину. Вы пошли на этот шаг сознательно, поддавшись идеям великого фюрера, веря в непобедимость немецкой армии, гуманность нового порядка. Как видите, я не скрываю, что у нас тоже имеется определенный интерес. Хотя, согласитесь, мы можем обойтись и без Готванюка, нас вполне устроит любой другой староста. Так что вы выигрываете значительно больше, ибо ваш выигрыш – жизнь, положение в обществе, уважение.

«Неужели они действительно не расстреляют меня?! – все еще не верил в свое спасение Готванюк. Ведь сначала ему показалось, что фашист просто решил поиздеваться над ним перед казнью. – Неужто я еще нужен им? Я, труп?»

– В селе мы организуем полицейский участок, – продолжал между тем Штубер. – Так что охрана у вас будет надежная. Дом вы, конечно, попытаетесь сменить. И мы могли бы помочь вам в этом. Но я советовал бы остаться в этих стенах. Могилы во дворе будут каждому напоминать о вашей личной тяжелой участи. Ничто так не вселяет доверие к человеку, как его трудная судьба и его мужество, благодаря которому он сумел преодолеть тяготы своей судьбы. – Вы хотите что-то добавить, мой фельдфебель? – Штубер умышленно не стал выяснять, согласен ли Готванюк.

– Вы забыли сказать, господин оберштурмфюрер, что, если он вздумает ломаться и откажется от поста старосты, ему предложат стать полицаем.

– О да, конечно! Но уже рядовым. А это собачья служба.

– Не стану я ни тем, ни другим, – неожиданно отрубил

Готванюк, не поднимая головы.

– Тогда есть третий вариант, – вежливо заметил фельдфебель. – Последний. Тебя отправят в концлагерь. Куда-нибудь в Польшу или в Чехию. И там ты еще несколько лет будешь рабочей силой. Рабом. А потом тебя сожгут в газовой печи. Чтобы твоим пеплом удобрять поля. Вокруг лагерей обычно растет хорошая капуста.

– Но я думаю, что до этого дело не дойдет, – успокоил его Штубер. – Пойдем, мой фельдфебель. Не будем мешать господину Готванюку, господину старосте, наслаждаться своим одиночеством.

42

Громову и Казимиру повезло. Как только они вышли на дорогу, одна из проходящих машин остановилась, и сидевший в кабине рядом с водителем унтер-офицер предложил им подъехать. Он даже готов был уступить капитану свое место в кабине, но садиться туда Громов отказался.

Доставшийся им в попутчики раненый ефрейтор встретил их молчаливо. Он был ранен в шею, но, судя по всему, легко и уже выздоравливал.

– Село, названное унтер-офицером, находится рядом с тем, которое нужно нам? – вполголоса спросил Громов у Казимира.

– Да, в пяти километрах.

– Ехать туда минут тридцать-сорок?

– Чуть больше, господин капитан, – неожиданно вмешался в разговор раненый. – Около часа. Дорога здесь отвратительная.

– Скверная дорога – это точно, – согласился Андрей. – Но под Киевом, где сейчас сражаются наши войска, она не лучше.

– Разве наши уже дошли до Киева? – удивился раненый. – Я слышал, что бои идут только возле этого, как его… возле Житомира. Это уже недалеко от Киева, но все же…

Громов и Казимир переглянулись. Андрей специально запустил этот пробный шар, пытаясь выяснить, что ефрейтору известно об обстановке на фронте.

– А вы, господин унтер-офицер, наверное, из польских немцев, – вдруг обратился ефрейтор к Казимиру.

– Как и господин капитан. Только он раньше уехал из Польши. Намного раньше. Сейчас нашел меня. Спасибо ему, все-таки земляки. Мне будет легче.

«Вот и готова легенда, – подумал Громов. – Молодец, Казимир».

В одном месте машина притормозила и начала медленно съезжать с дороги.

– Что случилось? – выглянул из кузова Громов.

– Два дня назад здесь была взорвана машина, – ответил унтер-офицер. – Видите – огромная воронка. Говорят, появился какой-то террорист-одиночка, лейтенант Беркут.

– Беркут? Впервые слышу. Ну и что? Его до сих пор не вздернули?

– Это не так просто. Говорят, он очень агрессивный, храбрый и неплохо владеет немецким. Этим и опасен.

– Ничего, попадется. Ребята из гестапо и полевой жандармерии знают свое дело.

– Приготовьте оружие, господин капитан. Въезжаем в лес. Беркут бродит в этих местах. Вчера, слышал, пропало трое солдат. Вместе с подводой. Тоже, говорят, его работа.

– Езжайте спокойно, унтер-офицер, – весело посоветовал Громов. – Сегодня нападения не будет. Меня хранит мое везение.

– Становишься известным, – вполголоса сказал Казимир по-польски. Теперь он мог не опасаться за свой язык.

– Чем страшнее легенда, тем больше страха, – ответил ему Громов по-немецки. И по-украински добавил: – Я не честолюбивый, но считаю, что нужно поддерживать эту легенду. Вряд ли солдат сможет отличить польский от украинского.