Живым приказано сражаться
Шрифт:
– Тащи его.
Старик еле сдвинул Казимира с места. Но тот уже пришел в себя и, выругавшись по-польски, попытался встать.
– Лежать. В угол! Старик, посмотри, что с мальчишкой. Он жив?
– Живой, – ответил старик, даже не склонившись над Янеком. Висевшая на стене большая керосиновая лампа почему-то пригасла, в комнате стало темновато. Поэтому сам Громов рассмотреть лица мальчишки не мог. Тем временем Казимир сел.
– Неплохо выучили тебя, вошь фашистская, – прохрипел он, растирая рукой шею.
– В голенище тоже ничего нет, – успокоил его Громов, подходя к столу и забирая свои документы.
Пришел в себя и Янек. Он что-то пробормотал, потом вдруг подхватился и ошалело осмотрел всех, кто был в комнате. Видимо, ему очень трудно было понять, где он и что здесь происходит.
– Извините, другого выхода у меня не было, – сказал Громов. – Но, в отличие от вас, я не буду столь маниакально недоверчивым. Если бы вы меньше горячились и спокойнее проанализировали ситуацию, вы бы поняли, что все ваши подозрения абсурдны.
– Я же говорил тебе, Казимеж, – проворчал старик. – Напрасно ты все это затеваешь.
– Помолчите, капитан.
«Надо понимать, бывший капитан, – подумал Громов. – Для службы он слишком стар».
– Ну ладно. Что будем делать, братья-славяне? Как расставаться? Я склонен думать, что мы все же больше союзники, чем враги, даже учитывая, что у нас разные взгляды на некоторые территориальные проблемы. Я прав, капитан? – обратился он к старику.
– Прав. Казимир никому не доверяет, это у него в крови.
– Закройте рот, пан капитан!
– Вы ведете себя, как истеричка, – заметил Громов. – Я понял, что мы с вами ни о чем не договоримся. Поэтому давайте поступим так: снимайте сапоги.
– Что?!
– Я говорю: снимайте сапоги. Капитан, переведите ему по-польски. Здесь теплая земля, Казимир. Снимайте, иначе я сниму их вместе с вашей башкой.
– Ваши сапоги в коридоре, – понял Казимир.
– Да что вы говорите?! Отец, принесите их. Надеюсь, пулемет у вас там не припрятан?
Старик молча принес сапоги, поставил их возле стола, за которым стоял Громов, и вернулся в угол. Лейтенант положил автомат себе на колени и, не сводя глаз с троицы в углу, не спеша обулся.
– А теперь вы, пан офицер Войска польского, разуйтесь. Я приказа не отменял.
– Я – офицер, – поднялся наконец с пола Казимир.
– Да? А я, по-вашему, кто, хвост собачий?! Но у вас же хватило наглости разуть меня и держать перед собой босым, как уличного воришку. Разувайся! – пошел на него Громов.
Ожидая нового прыжка и удара, Казимир съежился, страдальчески взглянул на Громова, на старика и Янека, стоявших с опущенными головами, сел на пол, стянул сапоги и отшвырнул их от себя.
– А теперь вон отсюда! Босиком! И чтобы духу твоего здесь не было!
Казимир грузно поднялся и, понурив голову, вышел
– Ладно, – сжалился в последнюю минуту Громов. – Выбросьте ему сапоги на улицу, капитан. И пусть поскорее убирается со двора.
– Это придурок, – проворчал старик, подбирая сапоги Казимира. – Я всегда говорил, что он сумасшедший. Когда-нибудь он всех нас погубит.
– Ничего, насмотрится на то, что здесь будут творить фашисты, сразу поумнеет.
36
– Как чувствуешь себя, парень? – спросил Громов у Янека, когда, взяв сапоги, старик вышел во двор.
– Гудит голова. Покажете мне, как вы бьете?
– Если будет время. Как видишь, сейчас не до этого. Давно ты в группе Казимира?
– Недавно.
– Казимир – это его настоящее имя?
– Не знаю. Мы все называем его так. А вообще-то он майор Войска польского.
– Вот как? Божественно. Садись за стол, поговорим. – А когда Янек сел, продолжал: – Скажи, ты действительно хотел бы по-настоящему сражаться против фашистов?
– Конечно. Иначе бы я не сотрудничал с Казимиром.
– Родился ты в этих краях?
– В этих. И учился здесь. Мать умерла. Отца, вернее, отчима моего призвали в армию. Теперь я живу здесь, с дядей.
– Где-нибудь работаешь?
– Работал на мельнице. Пока не пришли фашисты. Завтра снова попробую устроиться на работу. Уже сейчас очень плохо с продуктами. Дяде трудно.
– Понятно. Устраивайся. Это нам пригодится. И пойми: бредить тем, чем бредит Казимир, не стоит. Сейчас главное – сражаться с фашизмом. Один убитый оккупант Украины – это и один убитый враг Польши. Разве не так?
– Дядя говорил мне то же самое. Но он боится Казимира.
– Что, твой дядя действительно в чине капитана? Или по крайней мере когда-то был им?
– Нет, когда-то давно он был старшим лейтенантом. А Казимир сказал, что его повысили. Дядю это рассмешило. Ведь он уже старик. Но все же ему приятно, что в Польше его не забыли и до сих пор считают офицером. Хотя он мог и обмануть.
– А живет он здесь давно? Я имею в виду твоего дядю.
– С двадцатого года. По-моему, его заслали сюда, чтобы он жил, работал… Но потом многие годы его никто не трогал. Пока в позапрошлом году сюда не прислали Казимира.
– Спасибо, парень, ты помог мне многое понять.
– Вы будете считать меня предателем? Я не имел права рассказывать.
– Ты ведь рассказал только потому, что понял: мы – союзники. Тем более что ты вырос на этой земле. Это твоя родина. Разве я не прав?
Янек молча пожал плечами.
– Ну и божественно.
Во дворе послышались чьи-то приглушенные голоса. Слышно было, что хозяин кого-то уговаривал, а потом уже приказывал уйти.
– Что там происходит? – спросил Громов, метнувшись к окну.